Путь к Горе Дождей - Наварр Момадэй

А теперь обратимся непосредственно к тексту.

Предания кайова, включенные в «Путь к Горе Дождей», составляют нечто вроде литературной хроники. В известном смысле, каждое из них – веха на знаменитом пути кайова с верховий реки Иеллоустон к реке Уошито. Из них мы узнаём, что, когда людям племени кайова открылась ширь Великих равнин, они преобразились внутренне, в них проснулись стремление к поиску, жажда открытий. Хотя некоторые из этих преданий восходят ко временам весьма отдаленным, записаны они только сейчас. Одно из них имеет для меня особенно важное значение. Когда я был ребенком, отец рассказывал мне сказание о стрелоделателе, повторял его частенько, поскольку оно очень мне полюбилось, и то, как мне его сказывали, – одно из самых первых моих воспоминаний. Вот это предание:

Жил некогда муж с женой. Ночной порой они были одни в типи. При свете костра мужчина делал стрелы. Через некоторое время он что-то почуял. На стыке двух шкур типи было небольшое отверстие. Кто-то стоял снаружи, заглядывая внутрь. Человек продолжал работать, но сказал своей жене: «Кто-то стоит снаружи. Не бойся. Давай говорить спокойно, как обычно». Он взял стрелу и сжал зубами. Потом, как и следовало, приложил ее к луку и прицелился, сначала в одном направлении, потом в другом. И все время он продолжал речь, будто обращаясь к жене. Но говорил так: «Я знаю, что ты там, снаружи, ибо чувствую твой взгляд. Если ты кайова, то поймешь мою речь и назовешь свое имя». Но ответа не было, и человек продолжал свое дело, направляя стрелу поочередно во все стороны. Наконец, прицел совпал с местом, где стоял его противник, и он спустил тетиву. Стрела вошла точно в самое сердце врага.

До сих пор предание о стрелоделателе было известно лишь очень немногим, оно было непрочным звеном в той самой древней речевой стихии, которую мы именуем устной традицией, – непрочным, ибо сама эта традиция непрочна. Сколько бы раз ни рассказывалось предание, от полного забвения его неизменно отделяет лишь срок жизни одного поколения. Но потому-то его и хранили так бережно. Не будет преувеличением сказать, что оно выражает смысл человеческого бытия. Вот мы и дошли до сути интересующей нас проблемы. Ведь предание о стрелоделателе есть также связующее звено между речью и литературой…

Предание это – замечательное: целостное, исполненное внутренней красоты, точное и по замыслу, и по его воплощению. Над ним стоит задуматься, мы узнаём из него нечто важное, оно помогает постигать глубинный смысл вещей… В конечном итоге, предание это – об устном слове. В сущности, между самим процессом устного повествования и тем, что сказывают, нет разницы. Суть предания не столько в том, как именно стрелоделатель поступает, сколько в том, что он говорит, точнее, в том, что он вообще осмеливается заговорить. Самое важное здесь вот что: стрелоделатель говорит и тем самым ставит под угрозу свою жизнь. Именно эта сторона предания для меня всегда интереснее, ибо здесь устное слово самореализуется в полной мере…

Наше восприятие устного слова очень обострено, и мы сознаем, что есть в природе речи нечто опасное и в то же время притягательное. «Если ты кайова, то поймешь мою речь и назовешь свое имя…» Есть крайняя степень риска в этом простом обращении, заключающем в себе одновременно и вопрос, и мольбу. В его условной форме – нечто трогательно-деликатное. Именно в этот миг стрелоделатель полностью реализует себя в речи: реальность эта непрочна, положение его опасно, и он сам понимает это не хуже нас. Из незамысловатого этого происшествия мы узнаем все, что определяет и самого стрелоделателя как личность, и его судьбу, а в равной степени – нас самих и нашу собственную долю. Стрелоделатель решается заговорить, ибо у него нет другого выхода: слова, речь – вместилище его знания и жизненного опыта, они дают ему единственную возможность уцелеть. Он инстинктивно отбирает самые существенные слова, делая это с превеликой осторожностью и честностью. «Давай говорить спокойно, как обычно», – говорит он жене. А страшного неведомого пришельца просит всего-навсего назвать свое имя, то есть подать простейший знак того, что он понят: ему нужно, чтобы в ответе пришельца был некий – самый минимальный – смысл. Но ответа нет, и стрелоделателю открывается то, что не было ему ведомо раньше: перед ним враг, и сейчас он получил над незнакомцем перевес. Это он понимает отчетливо, и такая уверенность сама по себе дает стрелоделателю решающее преимущество над противником, которое он полностью реализует. Замысел его – такой рискованный, требующий безоглядной смелости, – осуществляется успешно.

Предание это очень значительно само по себе. Оно отличается от других тем, что в нем с особой отчетливостью показано, каким образом слово воплощается в смысл. Оно также наводит на мысль о том, что слова несут в себе риск и ответственность. Этим оно как бы стремится подтвердить свою значимость. Оно как бы говорит нам, что в сфере слов все сопряжено с риском. Возможно, это и в самом деле так; не исключено, что истина эта лежит в основе всей литературы. Стрелоделатель – прежде всего человек, сотворенный словом. Он обретает наиболее полное Словом сотворен человек бытие в слове, он родом из слова, и будущее его – в слове. Иного мира ему не дано. Но это мир ограниченной реальности и неограниченных возможностей… Из предания явствует, что стрелоделатель одинок, насторожен. Нам ясно также, что, оказавшись перед лицом страшной опасности, он встречает ее единственно возможным для него образом. У меня лично это не вызывает сомнений, и, я полагаю, есть тут нечто такое, что прямо указывает на обусловленность нашего собственного литературного опыта, на смысл, которого нельзя терять.

Наконец, мне хотелось бы отметить еще одну важную особенность человека, сотворенного словом. Ведь сказитель безымянен, о нем вообще не говорится, и в этом заключена своеобразная ирония. Правда, с одной стороны, мы знаем о нём очень мало – лишь то, что он как-то трансформировался в образ стрелоделателя. Но, с другой стороны, больше нам ничего и не надо знать о нем. Он поведал нам о том, что его бытие – в слове, и показал, с каким смертельным риском это сопряжено. У нас, естественно, возникает мысль, что сказитель и стрелоделатель – один и тот же человек и что благодаря силе устного слова он не только уцелел, но и намного пережил других людей. Как мы только что отметили, лишь слова, речь позволяют стрелоделателю выжить. И вот над чем особенно стоит поразмыслить: ведь стрелоделатель пережил бесчисленное множество поколений – он жив и поныне.

Когда падали звезды

Своё индейское имя, Тсоай-тали, я обрел в шесть лет от старика кайова Пул-хоо. То была примечательная личность, и я много думал о нем. Среди занимавших его вещей было осознание истории. И вот он начал завязывать отношения со временем, собственной старостью и непокоем. Он завел журнал, где стал записывать рисуночным письмом, одно за другим, события, отмечавшие развитие его народа. Когда я увидел эту летопись, то представил себе Пул-хоо за своим делом – и было то дело священным. Он входит в спальню и притворяет дверь. Из ящика стола он достает книгу и очки, он всегда держит их вместе. Конторская книга, приобретенная в Форте Сил, обернута красной тканью. Он хранит ее издавна, и она значит для него немало. Он прикасается к ней особым образом с привычной заботой. Это календарная история народа кайова с 1833 года.

Пул-хоо не помнил, как пришел он к такому видению истории, не помнил, отчего решил рассказать ее в картинках на бумаге, но эта книга стала важным делом его жизни. Поначалу он заносил в нее события, отмеченные в более древней летописи, на расписанной шкуре, затем – то, что выпало на долю собственной памяти. А в старости он полюбил обращаться во времени вспять, и хотя не умел ни читать, ни писать, календарь дал ему эту возможность. То было средство осознания собственного места в мире, он мог как бы прозреть всю долгую полосу от самого своего прихода и ощутить в жилах силу, пришедшую в движение с его рождением. До того же лежала лишь тайна, своего рода исход, доисторичный и непроницаемый – реальность вне какого-либо объема, протяженности или любого иного смысла, кроме мифа. Он мало ведал об этом, что почти не заботило его: кайова вступили в этот мир, познали страдание и торжество и странствовали, пройдя дальний путь от своей первородины. Но все это стало для Пул- хоо единым мгновением, как если бы весь мир возник тем утром 13 ноября 1833 года, когда небо наполнил тот удивительный звездопад – самый мощный из когда-либо отмечавшихся метеоритных дождей. Он раскрыл книгу на первой странице, и то был Де-пегйя-де саи – ноябрь 1833 года, и падали звезды. Он прикрыл глаза, чтобы лучше видеть их. Они были повсюду во тьме, воистину, столь бесчисленные и сияющие, что сама ночь сотрясалась от них.

Они летят как искры, думал он, и представил еще стройные, заостренные листья, обращенные к солнцу, и чистейшие блики искрящиеся на воде. И пока он созерцал в этом забытьи, звезды превратились наконец в нечто такое, чего он никогда не видел, да и не увидит иначе – вне своего воображения и кровной памяти.