В сердце моем - Алан Маршалл

Как мистеру Бодстерну, так и мистеру Симпсону доставляли немалое удовольствие эти беседы о злокозненных попытках помешать работе охраняемого законом торгового предприятия. Мистер Бодстерн возмущался и потому, что он усматривал в этих кознях личную угрозу. Какой-то неизвестный человек пытался отнять у него то, что по всем законам - божеским и человеческим принадлежало ему, мистеру Бодстерну, и это покушение на его собственность вызывало у него глубочайшее негодование.

Что же касается гнева и возмущения, которые обуревали мистера Симпсона, то эти чувства были явно наигранны, - он старался поразить хозяина своей преданностью интересам фирмы и готовностью пойти ради них в огонь и воду. Обоим подобные случаи давали повод обличать и осуждать людей, которых они считали ниже себя. Такие эпизоды будоражили их. Они проникались особым уважением к своей честности. Сознание собственного благородства сближало их.

Позади фабрики была пристройка - маленькая комната с голым цементным полом. В комнатке были газовая плитка и умывальник с медным краном, всегда облепленный засохшей мыльной пеной, серой от грязи, которая покрывала руки мистера Симпсона.

Это помещение было известно под названием "комната мистера Симпсона". Ночью она служила ему штаб-квартирой, именно тут он проставлял галочки на своем бланке. В комнате стояли стол, стул и низенькая койка с тощим матрасом и тремя байковыми одеялами, поверх которых лежало одеяло, составленное из вязаных квадратов, скрепленных между собой так небрежно, что в просветах виднелась серая байка.

Считалось, что, находясь на посту, мистер Симпсон не спит. Койка должна была служить ему местом отдыха в промежутках между выполнением служебных обязанностей, перечисленных в листке.

На полу рядом с койкой валялось несколько потрепанных журналов: "Правдивые любовные истории", "Рассказы из жизни", "Веселые рассказы", мистер Симпсон любил читать.

Мистер Симпсон умер, сидя за столом. Когда утром его нашли мертвым, его пальцы сжимали карандаш. Руки были раскинуты, и голова покоилась на бланке, на котором он только что поставил очередную галочку.

В эту неделю общая сумма выданной служащим заработной платы была на пять фунтов меньше, чем в предыдущую. И мне не пришлось надписывать имя мистера Симпсона на маленьком конверте, в который я каждую пятницу вкладывал пятифунтовую бумажку.

Теперь мистеру Бодстерну предстояло решить, действительно ли фабрике нужен ночной сторож. Все фабричное оборудование и имущество конторы было застраховано от кражи. Пять фунтов в неделю составляли двести шестьдесят фунтов в год - за работу, которая была представлена грудой папок с бланками, громоздившихся на верхних полках конторских шкафов.

Этот вопрос мистер Бодстерн обсуждал и со мной, и вот тут-то я и увидел способ сократить часть своих расходов. Я выразил готовность поселиться на фабрике и совершать дважды в ночь обход всей ее территории, а также запирать ворота на ночь и отпирать их каждое утро к приходу рабочих. Короче говоря, я вызвался принять на себя обязанности ночного сторожа и жить в комнатке мистера Симпсона.

Это предложение пришлось по вкусу мистеру Бодстерну, поскольку оно позволяло сократить расходы. К тому же он увидел в моем предложении доказательство того, что я стал принимать близко к сердцу дела фирмы и намерен выполнять свою работу с еще большим усердием.

Несколько дней он обдумывал мое предложение и наконец сообщил мне, что в понедельник я могу переехать. Он снабдил меня электрическим фонариком, тремя новыми одеялами и пледом. Я купил чайник, кастрюлю, пяток яиц, фунт чая, полфунта масла, буханку хлеба и жестяную кружку.

В день, когда я перевез чемодан с одеждой, книги и бумаги в комнатку мистера Симпсона, мистер Бодстерн вручил мне увесистую связку ключей. Выяснить, какие запоры они отворяют, он предоставил мне самому.

В этот вечер, когда работа на фабрике закончилась, я, заперев главные ворота за последним рабочим, возвратился в комнату мистера Симпсона и принялся разглядывать ключи.

В них было что-то зловещее - они казались мне символом угнетения человека. В детстве я не раз видел на картинках в книжках людей, стоявших у дверей тюремных камер с ключами в руках, или стражников в лейб-гвардейской форме, которые вели бледных узников по темным коридорам, - в руках у них тоже были ключи.

Перед моим мысленным взором проходили чередой смутные очертания зловещих фигур, некогда пугавших мое детское воображение - часовой, стражник, надзиратель, тиран, тюремщик... Все они сжимали в руках ключи, которые лишали кого-то свободы, замыкали, обрекали на неподвижность...

Мои ключи не запирали людей, но самый вид их вызывал у меня страстную жажду свободы.

Мне вдруг захотелось в заросли.

Прежде чем лечь, я совершил обход фабрики. В первый раз я испытал смятение при виде множества гробов в огромном мрачном здании. Проходя по комнатам, заставленным гробами, я чувствовал суеверный страх.

Сильный луч фонарика, в котором клубились пылинки, рассекал черную пустоту, ограниченную по краям рядами гробов. Пятна света плясали вокруг меня, освещая крыс, прыгавших друг за дружкой или же скользивших словно на маленьких, скрытых от взора колесиках по высоким балкам и перекладинам.

Их писк и возня наполняли темноту, отзывались во мне как удары кинжала и заставляли вздрагивать. Эти звуки вызывали у меня представление об отбросах, о зловонной гнили, о каком-то страшном мире, где не может быть места человеку.

Я присел на гроб, стоявший на полу, и погасил фонарик. Теперь меня окружала кромешная тьма. Казалось, что вокруг нет ничего, кроме моих мыслей, и я попытался подчинить их себе, убедить себя, что охвативший меня страх это плод ложных представлений, которым я не должен поддаваться.

Смерть - это сон; смерть - благо для человека, уставшего от груза лет. Эти сложенные штабелями ящики, неразличимые для глаза и все же заявлявшие о своем присутствии, казались мне не символами забвения, а местом смены караула: отсюда живые уносили те знания, которые завещали им мертвые.

Ведь даже в эту минуту я нес в себе частицу того, что принадлежало когда-то людям, покоящимся сейчас в земле в таких же ящиках. Песня, которую мне хотелось бы пропеть всем людям, родилась из мелодии, созданной ими этими покойниками. И так во всем. Новый голос, новый взгляд, новый шаг по дороге вперед - от одного перевала к другому, передача эстафеты - и сон...

Когда я встал с гроба, чтобы продолжать обход фабрики, настроение мое, разумеется, было далеко не радужным. Но я уже не чувствовал страха и с той поры никогда не испытывал его в этом здании.

Артуру и Полю, порой навещавшим меня по вечерам, было явно не по себе, когда я вел их через фабричные помещения в свою комнату. Вначале Поля обычно сопровождала Джин. Она была суеверна и считала, что войти в какое-то соприкосновение с похоронными принадлежностями - значит ускорить свою собственную смерть. Это вызывало у меня желание порисоваться тем, что я живу вблизи атрибутов смерти, и дело кончилось тем, что Джин отказалась приходить ко мне вместе с Полем.

Артур не был суеверен - но и его тревожил мой образ жизни.

- Гробы эти, - сказал он как-то, настороженно поглядывая по сторонам, могут принести тебе только вред. Этот тип - я хочу сказать хозяин заведения - не имеет права заставлять тебя здесь жить. Он тебе никакой не друг, поверь мне. Думает только о себе, а на тебя ему наплевать. Здесь ты никогда писать не станешь. Я еще потолкую с этим мерзавцем.

- Не смей этого делать, - сказал я решительно.

С тех пор, как мы с ним познакомились, Артур только и думал о том, как бы "потолковать" с людьми, которые, по его мнению, дурно со мной обращались. Когда ему это удавалось, жизнь моя обычно претерпевала резкое изменение. Хотя книгами интересовался он мало и не думал, что писательский труд можно избрать постоянной профессией, он тем не менее твердо верил в меня. Мне кажется, он думал, что вот-вот наступит минута озарения, и я во всеоружии знаний и способностей засяду за сочинение книг.

Каждый вечер после работы я запирал ворота и уезжал трамваем в город; там я встречался с Артуром, и мы отправлялись в кафе, где работала Флори Берч.

Что касается их отношений, то развязка приближалась. Однажды вечером Артур мне сказал:

- От нее теперь только и слышишь: "мы то", да "мы се". Если они заводят такие речи, значит, дело зашло далеко.

- Сам виноват, - заметил я. - Ты же очертя голову лезешь в западню. Не успеешь оглянуться, как станешь женатым человеком.

- Похоже, что так, - согласился он. - Вся штука в том, что Флори держит меня в руках. Ее ведь не проведешь. Я ей как-то сказал, что мне нельзя жениться потому, что я не умею ладить с женщинами. Но разве она поверит в такой вздор? А бросить ее я не могу. Это было бы свинством. Ну и, кроме того, я ее люблю.