Лесник и его нимфа - Марина Нефедова

Тут в комнате зазвонил телефон.

Лита остановилась и посмотрела на Лесника. Он смотрел как будто через нее. В какую-то бесконечность.

– Хотя, – продолжила она, – каждый все равно получает столько, сколько он стоит.

Телефон надрывался.

«Не подходи», – сказала себе Лита.

Лесник молчал.

Телефон трезвонил.

Лита вздохнула, зашла в комнату и сняла трубку. Это был Кремп.

***

– Лита, мы едем прямо сейчас в Питер, – сказал Кремп без предисловий. – Завтра там будет квартирник. И... – он назвал Федину группу, – туда приедут из Москвы. И... – и он назвал еще несколько потрясающих слух имен. – Давай, полпервого ночи у лысого камня.

– Да, хорошо, – ответила Лита и положила трубку. Она знала, что не сможет не поехать. Потому что там будет Фредди Крюгер.

Она вернулась в кухню.

– Лесник… Поедем в Питер? Прямо сейчас. Позвонишь тете. Впереди выходные.

– Это Кремп звонил? – спросил он, и глаза у него стали как у сына дворничихи.

– Да.

– Если ты едешь с ним, зачем должен ехать я?

– Я еду не с ним. Я еду просто. И ты – поедем просто. С нами. Нас несколько человек едет. Там будет сейшен, на котором мне обязательно надо быть. Поедем, – сказала она почти умоляюще.

Он встал, прошел по кухне, посмотрел в окно, потом сунул руки в карманы, прислонился к подоконнику и вдруг спросил:

– Ты его любишь?

Повисла пауза.

– Зачем ты меня это спрашиваешь? – наконец произнесла Лита.

Он молчал.

– Зачем ты это спрашиваешь? – повторила Лита с отчаянием. – Хочешь покопаться в чужом грязном белье?

– Ты не можешь сказать да или нет?

– Зачем?

– Хорошо. Ты можешь остаться?

– Нет. Я хочу поехать. Ты понял? Я хочу поехать!

– Зачем? Если ты можешь петь стенке, зачем тебе сейшен?

Они замолчали. Наконец Лита сказала с отчаянием:

– Поедем с нами.

– Нет, – ответил он.

Лита поняла, что все, собственно, кончено.

– Хорошо, – сказала она глухо. – Я тебе отвечу на твой идиотский вопрос. Я никого не люблю. Я всех ненавижу. И больше всех себя. Я всех ненавижу, – повторила она, глядя на него. Глаза у нее стали совершенно холодными. – Ты не понимаешь, что никто никому не нужен? Никто никому не нужен! Все только делают вид. А по большому счету – никто никому не нужен. Никто никого не любит. А я не собираюсь делать вид. Я просто всех ненавижу. Это честно. Так гораздо легче жить. Я раньше так мучилась, прям как ты сейчас, а потом я поняла, что когда всех ненавидишь – гораздо легче жить.

– А как же психи, которые поют для других психов? – вдруг спросил он.

– Знаешь, что такое любовь? – продолжила Лита, не обращая внимания на его слова. – Любовь – это когда в одной комнате поют что-то под гитару, а в другой под это пение трахаются.

– А ты, – вдруг ответил он, – ты больше всего боишься быть правильной. Ты так хочешь быть неправильной, а у тебя не получается.

– Заткнись…

– И ты… ты в полной иллюзии по поводу себя, – и он вдруг рассмеялся. – Ты повязана по рукам и ногам. Рабыня Изаура свободнее тебя.

И он попал в точку. Он попал в точку, гад. Он говорил то, что мучило Литу. Она несвободна. Она ничтожество. И он говорил ей об этом!

И тут ее накрыло. Так бывало с ней. Ей становилось нестерпимо плохо, будто случилось что-то жуткое и непоправимое. И крыша казалась единственным выходом из всего.

Она поняла, что поедет сейчас в Питер, чтобы утопиться там в дерьме.

Почти на ощупь она подошла к входной двери, открыла ее нараспашку, сделала три шага назад и сказала:

– Пошел на …!

Он посмотрел ей прямо в глаза. Лита не выдержала, отвернулась и в отчаянии крикнула:

– Пошел на …!

Ей показалось, что перед тем, как выйти, он усмехнулся.

Она захлопнула дверь за ним так, что задрожали шкафы, лампочки, тумбочки, зеркала, полки и антресоли, где хранились Литины детские рисунки. Мама, папа, я…

Глава 7

 

***

До квартирника и Фредди Крюгера Лита не доехала. По дороге она поссорилась с Кремпом и благодаря каким-то пиплам оказалась сначала на Ротонде, а потом в питерской квартире, похожей на бомжатник. Тут много пили и курили травку. Все остальное время вели философские разговоры, пели и периодически блевали с балкона. Лита не очень понимала, зачем она сюда попала.

На третью, кажется, ночь, ей приснился очень яркий сон. В нем Лита будто перетекала из одного пространства в другое, и точно знала, что в мире никого нет. И никогда не было. Только она одна. Ни людей, ни животных, никаких существ. Ни Бога. Ни в прошлом, ни в настоящем. Никогда  нигде никого. Во всей Вселенной, во всех галактиках. Никого.

Когда она это поняла, она такое почувствовала... Даже во сне она была уверена, что страх и ужас раздавят ее, и она не сможет проснуться.

Потом все-таки оказалось, что она лежит на полу на матрасе. В комнате больше никого не было, но за полуоткрытой дверью разговаривали вполголоса. Было почти темно, светило чуть-чуть только от уличных фонарей.

Лита посидела на матрасе минут десять, пытаясь забыть сон. Потом медленно, с трудом встала и пошла в соседнюю комнату посмотреть на живых людей. Там на каком-то ковре сидели совершенно голые молодой человек и девушка и разговаривали по-французски. Лита дико на них посмотрела и побрела по длинному темному коридору. Через несколько метров наткнулась на полуоткрытую дверь, нащупала выключатель. Это была ванная – облезлая и страшная. Зато тут был душ и стоял какой-то заграничный шампунь. Вода, видимо, подогревалась колонкой, и сейчас была ледяная. Лита разделась, влезла в ржавую ванну и стала с остервенением мыться заграничным шампунем под ледяным душем.

Потом, натянув на мокрое тело одежду и трясясь от холода, снова пошла бродить по квартире. Наткнулась на вешалку, чудом нашла свою куртку, которая валялась на полу. Еще после десяти минут ползанья по полу нашла свой холщовый рюкзак. В нем был ксивник с документами и десяткой, которую она стрельнула у Кремпа еще по дороге сюда.

Она уже хотела уйти, потом все-таки зашла в комнату, где сидели голые молодые люди,

и сипло спросила, испугавшись своего голоса:

– Сигареты есть?

Девушка изящно встала и протянула Лите почти целую пачку.

– Берите все, – сказала она по-русски, улыбаясь, – у нас есть еще.

Лита молча взяла пачку и, не переставая трястись, медленно пошла к выходу, на улицу, в холод. Ее тошнило, идти было очень трудно – почти как в ее кошмарном сне. Она блуждала по чужому Питеру. Людей не было.

Наконец ей удалось выйти на ярко освещенную улицу, и по фонарям она догадалась, что это Невский. Тут стали попадаться люди. Еще минут через двадцать она добрела до Московского вокзала.

На Москву поезд был через полчаса. Лита в него вписалась с помощью кремповой десятки.

***

Когда поезд тронулся, Лита вышла в грязный тамбур. Сил стоять не было, она села сначала на корточки, потом, сунув под себя рюкзак, села прямо на пол. Она просидела так час или больше, выкурив полпачки сигарет. Даже в поезде, где были люди, ощущение тотального одиночества не покидало. Кошмар из галлюцинации перетек в жизнь.

Наконец Лита с трудом поднялась с пола и стала смотреть в окно, в полную темноту. Потом машинально взялась за ручку двери, нажала на нее и подергала. Дверь была заперта. Она перетекла к противоположной двери, нажала ручку, подергала – заперто. Дальше через грохочущий резиновый коридор она перешла в тамбур соседнего вагона, проделала там с дверями то же самое – везде было заперто.

Она прошла, качаясь, через спящий вагон. Повторила то же самое в другом тамбуре. Заперто. Снова прошла через резиновый коридор. Снова двери. Снова заперто. Дальше на нее нашло какое-то умопомрачение. Не закрывая за собой двери, она проходила, качаясь, через спящие плацкартные вагоны, в которых в проходе торчали чьи-то ноги, и как будто пустые купейные, в которых стук колес был тише.

Никому не было до нее дела. Поезд спал. Все спали. Спала Литина мама дома у Сергея Ивановича. Спал на питерском флету Кремп, еще не зная, что Лита его кинула навсегда. Спал, обнимая свою очередную очарованную даму, Фредди Крюгер, который, кстати, искал Литу через своих знакомых и уже почти нашел. И даже Лесник спал, хотя он только недавно лег, сломав перед этим пополам свой самый лучший карандаш. Он взял очередной чертежный заказ на дом – заказ оказался очень сложным. К тому же он не мог ни о чем думать, кроме этой дуры Литы. И промучившись с чертежом и с мыслями до трех ночи, сломал карандаш и заснул. А Лита бежала через поезд, и дергала ручки, и некому было ее остановить.

И вдруг одна из дверей – тридцатая, сороковая? – открылась. Рука привыкла к сопротивлению, а тут вдруг – пожалуйста, выходите, не заперто. Она не ожидала этого. В открывшуюся щель прорвался ледяной черный воздух. Поезд стал громче греметь своей сотней колес. За спиной у Литы, в тамбуре, горела лампочка. Впереди проносилось черное и холодное пространство. Лита вцепилась в ручку мертвой хваткой. А в голове все громче  долбилась мысль – ну, давай, ты же так хотела этого, давай. Она наклонилась вперед, держась одной рукой за ручку, другой за поручень. Она наклонилась так, что видела только пустоту, ничто. Стояла так, замерев, и в какой-то момент ей вдруг показалось, что она уже спрыгнула – и это ничто и есть смерть.