Четыре урока у Ленина - Мариэтта Шагинян

Мы вскочили с места. Жив дом, уцелел! Существуют комнаты! Стало, как в игре, у самой находки, жарко. Но спокойный мсье Андрэ Баконнэ, тоже вставая, неторопливо продолжал свою речь:

- Чтоб навестить супругов Плэзанс, надо сперва побывать у мсье Пэнбёфа.

Через несколько минут наша "симка", дирижируемая горделивым Андрэ Баконнэ, остановилась у агентства Кэно, где, как водится, над витриной уже великаньими буквами, опять черым по белому, стояло "Agence Quenot". Сам мсье Пэнбёф, высокий и седоволосый, аристократического вида, прежде чем повести нас к своей belle-soeur, щедро раздал нам проспекты курорта Порника. Один из них был цветной. Вместо милого и простого местечка, уже ставшего нам, кроме набережной океана, хорошо знакомым, на нас оттуда глядели чуть ли не дворцы, кафе под тентами, шумные залы ресторанов с нарядной толпой, пляж, усеянный дамами, словом, это был какой-то совсем другой Порник. Кроме того, он оказался вотчиной знаменитого "Синего Бороды", маркиза Жилля де Ретца, имя которого упоминается рядом с опять вошедшим в моду маркизом де Садом. И развалины замка "Синего Бороды" где-то тут на горе, над побережьем. И гольф и казино (с игрой, - добавлено в скобках). Уж, наверное, ничего этого не было пятьдесят лет назад, кроме замка Жилля де Ретца.

Через тихие, узенькие, очень скромные улицы, где все от всего оказывается в двух шагах, мы прошли на ту, название которой (наверное, измененное с годами) - "Mon desir", "Мое желание". Эта улица, чтоб точней ее назвать, стала исполнением наших желаний. На ней мы увидели двухэтажный дом бретонского типа, инкрустированный в елочку, темными кирпичами на белом фоне по углам, вокруг окон и дверей, - такой же, какие мы видели по всей Бретани и в нантском Народном музее. На втором этаже с балкончиком на улицу были "две комнатушки", в которых Ленин провел двадцать пять дней августа в 1910 году.

Навстречу нам вышли мадам и мсье Плэзанс, она худенькая, улыбчивая женщина с морщинками вокруг добрых, прищуренных глаз; он в парусиновом рабочем пиджаке, с удивительным лицом, не только просто "интеллигентным", - лицом мыслителя. Оба преклонных лет, но полные жизни, довольные жизнью, с тем прекрасным, какое поколениями воспитывается у европейских народов, чувством самоуважения, присущего трудившимся всю свою жизнь людям. И они были на редкость приветливы к нам, искренни и гостеприимны. Выше я сказала о п о д ч е р к и в а н и и. Дважды - в агентстве Кэно и сейчас от мадам Плэзанс, говорившей нам о своем муже, мы услышали твердое, словно курсивом взятое для наших ушей, что мсье Плэзанс был всю жизнь учителем светской школы, с в е т с к о й, а не католической. Подчеркивание показывало, что это имеет здесь для их семьи большое, совсем не случайное значение, а как бы политическое и моральное. Ничего общего с иезуитами! И мы тотчас вспомнили рассказ Надежды Константиновны о мальчонке, сыне их хозяйки, которого иезуиты старались переманить в свою школу, а хозяйка, к великому удовольствию Ильича ("воспылавшего к своим хозяевам большой симпатией"), восклицала: "Не для того она сына рожала, чтоб подлого иезуита из него сделать". Так и повеяло на меня временем, когда родной Ильич был тут, ходил по плитам, на которых мы сейчас стояли, сидел на балкончике...

- Не на балкончике сидел он, - сказала вдруг мадам Плэзанс, угадав мои мысли, потому что я смотрела наверх. - Тут раньше была лестница, спускавшаяся вниз прямо с балкона, и камарад Ленин любил сидеть на ступеньках с книгой или с тетрадкой на коленях. Пойдемте, я вам покажу, как они жили.

И мы долго ходили по "двум комнатушкам". Сейчас они, конечно, были заставлены приличной мебелью, - бахромчатые скатерки, резные тарелки и вышивки на стенах, большие стенные часы в резной круглой рамке, стулья в чехлах. Но теснота была все такая же, когда в них размещались трое: Надежда Константиновна, ее мать и Владимир Ильич. И тот же, густо оплетенный вьющейся зеленью, был внутренний кусок веранды с открытой стеной в сад, где они пили чай. А воду для чая нужно было нести из сада ведром из колодца, - и колодец был тот же, что пятьдесят шесть лет назад. Нести на второй этаж! Сколько раз делал это, помогая жене, сам Ильич. Мы прошли в сад и постояли в этом заросшем, запущенном, еще не вовсе облетелом уголке у обыкновенного круглого колодца с ведром на цепи. Мой спутник все щедро заснял - дом, комнаты, сад, колодец и милых хозяев, - их лица улыбаются сейчас с фотографии, как будто говоря мне: мы - французский народ, простой французский народ, но с убеждениями и с чувством достоинства, национального, классового или просто народного, воспитанного почти двумястами лет свободного дыхания.

Часы на фотографии, как тогда в жизни, указывают половину третьего. Время было расставаться с домиком. Я не сказала еще, что этот бретонский домик имел название "Les Roses" (Розы), написанное вверху на фасаде.

- Здесь было раньше множество роз, - сказала, прощаясь, мадам Плэзанс, - сейчас осталось от них только два куста. Розы мелкие, но хорошо пахнут. Вот увезите эту: она нынешний год последняя - в подарок от вождя большевиков.

Маленькая белая роза, протянутая мне хозяйкой, действительно сильно пахла, так сильно, что, уложенная в конверт, она пропитала потом своим южным, крепким запахом весь чемодан и даже сейчас, правда очень слабо, но еще дышит ароматом. Возбужденные и счастливые, мы помчались на "симке" к океану и наконец-то спустились на пляж, где Ленин "много купался в море, много гонял на велосипеде, - море и морской ветер он очень любил"... Не успела я очутиться на пустынном берегу, как тотчас нашла сухого краба и тоже спрятала его в конверт, он, однако же, скоро рассыпался в прах и не оставил после себя ничего похожего на засушенную розу. Все-таки было хорошо найти его. И хорошо бегать по камушкам, дышать зимним холодом океана, смотреть, как подбираются и лижут берег волны и опять уходят. Мы в Порнике. Мы нашли домик, где жил Ленин. И мы нашли его, справляясь у народа, от народа, через народ, как, по убеждению моему, только и нужно искать следы Ильича.

Но это не было последним уроком нашей счастливой поездки. Фраза Надежды Константиновны, которую я цитирую выше, не кончалась точкой после слов "он любил". Дальше идет запятая и новая, тоже еще не окончательная фраза: "весело болтал о всякой всячине с Костицыными". Задумайтесь: весело болтал. О чем? О всякой всячине. С кем? С Костицыными. А Костицыны были члены группы "впередовцев"! Путаники в теории, они мешали чистоте линии партии своими требованиями свободы философской мысли (от марксизма, добавлял Ленин), свободы богостроительства (хуже, чем поповство, добавлял Ленин), тайной приверженнностью к махизму, к эмпириокритицизму, открыто стоять за которые после работы Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", вышедшей в мае 1909 года, было уже не совсем удобно. С "впередовцами", как и с "ликвидаторами" и "отзовистами", которым "впередовцы" явно сочувствовали, Ленин яростно полемизировал в Париже. Это были представители той "левой фразы", которую Владимир Ильич органически ненавидел и не выносил. Той самой "левой фразы", которая на деле всегда вела и ведет направо, к реакции. И вдруг с членами группы "Вперед", рыцарями этой "левой фразы", Ильич искренне смеется, болтает о всякой всячине, проводит время по-добрососедски. Что это значит?

На лестнице, ведущей с балкона, той самой, где Ленин любил сидеть с тетрадкой и заниматься и которой сейчас уже нет, можно мысленно представить себе согнутую перочинным ножиком фигуру Ильича, погруженного в работу. Он любил так набрасывать свои мысли, согнувшись в три погибели, где-нибудь на приступочке во время конгрессов, на дачной лесенке. Над чем же тогда работал Ильич? Он писал одну-единственную статью, непримиримо острую, против группы "Вперед". Статья называется "О фракции "впередовцев". Она была напечатана позднее (12 сентября 1910 года) в No 15 - 16 "Социал-Демократа". Ленин объясняет в этой статье, как всегда чеканно и просто:

"Объективные условия контрреволюционной эпохи, эпохи распада, эпохи богостроительства, эпохи махизма, отзовизма, ликвидаторства - эти объективные условия п о с т а в и л и нашу партию в условия борьбы с кружками литераторов, организующих свои фракции, и от этой борьбы фразой отделаться нельзя. Отстраниться же от этой борьбы значит отстраниться от одной из современных задач рабочей с.-д. партии". Однако - и какое замечательное "однако" имеется у Ленина в самом начале того же абзаца:

"Еще и еще раз надо повторить, что это лицемерие впередовцев объясняется не личными качествами Петра или Сидора, а п о л и т и ч е с к о й фальшью всей их позиции, объясняется тем, что литераторы-махисты и отзовисты н е м о г у т вступить п р я м о и о т к р ы т о в борьбу за дорогие им несоциал-демократические идейки"*.

_______________

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 318. (Подчеркнуто Лениным. - М. Ш.).

Политическая фальшь позиции не означает фальши характера. Она не касается у Петра или Сидора их л и ч н ы х к а ч е с т в. С великой человечностью различает тут Ленин за фальшью политической позиции ж и в о г о ч е л о в е к а. И в свете этих ленинских слов такой простой и понятной становится веселая болтовня Ленина "о всякой всячине" н а о т д ы х е с "впередовцами" Костицыными. А ведь бывало у нас, что ошибочная и фальшивая позиция целиком покрывала всего Петра или Сидора, словно перестали они быть живыми людьми со всеми их личными качествами. Перестали быть, а вокруг них, как вокруг зачумленных, вдруг образовывалась пустота. От них разбегались лучшие друзья-товарищи. И последний урок, полученный нами в Порнике, учит, что поступать так - значило поступать н е п о-л е н и н с к и.