Мордовский марафон - Эдуард Кузнецов

О других случаях осуждения за гомосексуализм автору неизвестно, но, чтобы избежать упрека в расширительном толковании личного опыта, он позволит себе сослаться на таблицу (№ 27) «видов преступлений, за которые были и 1971 году осуждены лица, уже отбывающие наказание в ИТК особого режима». Вот эта таблица, выписанная автором из бесстыдно похищенной им у начальника отряда брошюры под названием «Памятка практическому работнику ИТК особою режима» (М. ВНИИ МВД СССР. 72 г.).

1. Действия, дезорганизующие работу ИТК (ст. 77 1 УК РСФСР) — X. 1 %:

2. Хищение государственного или общественного имущества (ст. ст.89–93,96) — 3,4 %;

3. Умышленное убийство (ст. ст. 102, 103) — 16,2 %;

4.Умышленные тяжкие и менее тяжкие телесные повреждения (ст. ст. 108, 109) 17.9 %;

5. Изнасилование (ст. 117) — нет;

6. Мужеложство (ст. 121) — 0,4 %:

7. Кража (ст. 144) — 0.8 %.

8. Грабежи, разбой (ст. ст. 145 146) — нет:

9. Побег (ст. 188) — 19,5 %:

10. Сопротивление представителю власти (ст. 181) — 8.2 %;

11. Хулиганство (ст. 206) 11,5 %;

12. Изготовление или сбыт наркотиков (ст. 224) 0.9 %:

13. Прочие преступления — 13.1 %.

* * *

Специально историей вопроса об отношении к педерастии в России никто вроде бы не занимался. Как-то автору случилось наткнуться на свидетельство одного иностранного наблюдателя, но оно произвело на него впечатление откровенно недоброжелательного, и он даже не счел нужным ни запомнить имя этого иноземца, ни переписать в свою тетрадь его наблюдения. Таким образом, единственно известное автору объективное свидетельство принадлежит Юрию Крижаничу, жившему в России во второй половине 17 в., в царствование Алексея Михайловича. Крижанич — ученый-серб, пламенный славянский патриот, видевший в русском царе единственного государя, который может объединить всех славян. Выдержки из его книги «Политические думы», которые С.М.Соловьев приводит в 13 части своей «Истории», чрезвычайно интересны, но мы процитируем лишь то, что непосредственно относится к нашей теме: «У турок нам следует учиться трезвости, стыдливости и правосудию. Эти неверные не менее нас грешат противоестественным грехом, но они соблюдают стыдливость; никто у них не промолвится об этом грехе, не станет им хвастаться, ни упрекать другого. Если кто проговорится, то не останется безнаказанным, а у западных народов сожигают таких преступников. В России же этот гнусный грех считается шуткою. Публично, в шутливых разговорах, один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху, недостает только, чтобы при всем народе совершали преступление… пора поднять стыдливость против содомии». Свидетельство очень яркое, но по своей единичности оно вряд ли может считаться достаточным для сколько-нибудь серьезных обобщений.

Если в прежние времена рассадником гомосексуализма была по преимуществу армия (особенно флот), то в нашу гуманную эпоху наиболее многомиллионная форма насильственного отрыва особей одного пола от другого — лагерь. Когда и на воле-то гомосексуализм нынче не велика диковинка, то что же удивляться тюрьме? Тем паче, что содомия давно утратила привкус богопротивности, а этический релятивизм, которым чаще всего лишь маскируется оголтелый имморализм, печальная данность этого столетия, нравственный сифилис, которым больны чуть ли не все поголовно: нос уже провалился, так давайте не прятаться, а расхваливать пьянящее чувство свободы, расторможенности, раскрепощения, даруемые бледной спирохетой!..

По отзывам бывалых людей, девять десятых уголовников — гомосексуалисты. Но собственно педерастами (они же «козлы», «петухи»), по лагерным представлениям, считаются только пассивные педерасты, которыми, ориентировочно, являются около 10 % всех уголовных преступников. Быть активным педерастом — это такая заурядная норма, что для них даже и особого названия нет. Лишь наиболее страстных приверженцев однополой любви зовут «козлятниками», «петушатниками», «глиномесами» или «печниками» — насмешливо, пренебрежительно, иронически или почтительно (в зависимости от контекста и ступени, занимаемой «трубочистом» в лагерной иерархии), но никогда — презрительно. Иное дело «лидер», «козел» или «петух».

Вот уже несколько десятилетий лагерь (как мужской, так и женский) является поставщиком сексуальных извращенцев всех мастей, а такие ругательства, как «козел», «петух», «ковырялка», «кобел», давно уже вплелись в красочную гирлянду уличной матерщины. Ну, пока такими оскорблениями осыпают друг друга школьники, это еще полбеды, но, дорогой читатель, упаси вас боже обозвать «козлом» лагерника. Он тут же потребует доказательств, а за отсутствием таковых имеет право и убить: тюремный закон императивно предписывает в таком случае как минимум избиение, иначе звание «козла» считается правомерным. Для лагерника это не оскорбление, а обвинение. И дело вовсе не в каком-то особом чувстве чести, а в том, что звание «козла» влечет за собой весьма существенные житейские невзгоды. Это обвинение (как, кстати говоря, и обвинение в «стукачестве») должно быть смыто непременно кровью или, как минимум, публичной зуботычиной, иначе — падение на социальное дно. «Козел» должен жить отдельно от всех, а если и в общем бараке или камере, то где-нибудь в уголку, у параши. Его кружка-ложка помечены дыркой. Уголовный быт казуистичен и ритуализирован, в казуистике и ритуалах его претензия на бытие, значительность, неслучайность, стабильность в качестве особой социальной группы, вечной и неистребимой. «Козла», посмевшего выдать себя за простого «мужика», бьют усердно, но не до смерти, если же он «канал по первому кругу», то есть прикидывался блатным и ел-пил из одной с ворами миски-кружки, жизнь его под большим вопросом: сотрапезничество с «козлом» — пятно на воровской репутации и, не будучи смыто кровью, может самому вору стоить жизни. «Козел» — безгласное, бесправное орудие удовлетворения сексуальных потребностей, и только в эти минуты прикосновение к нему не оскверняет: днем он — пария, неприкасаемый. Особенно строго этот закон блюдется в лагерях для малолетних преступников. Жизнь «малолеток» всесторонне ритуализирована и табуирована, каждый следит за каждым, и всякое отступление от правил преследуется жесточайшим образом. Даже случайное прикосновение к «козлу» чревато взрывом массового энтузиазма — роль инквизитора, охотника, палача, могучего в праведности гнева и презрения своего, так упоительна… И в ту же ночь легион распятых и искалеченных принимает в свои ряды еще одного несчастного.

(Здесь утрачена часть текста.)

Чем занимаются во мраке взрослые люди на воле — их личное дело. На свободе гомосексуалист не обязательно подлец; в лагере он почти всегда вынужден быть «стукачом»: не защищенный общеарестантской поддержкой, он, в сраме своем, беззащитен и перед начальством — угрожая ему новым сроком за гомосексуализм или разоблачением в глазах матери или жены, «педагоги» в конце концов вынуждают его к доносительству.

(Здесь утрачена часть текста.)

Уже Достоевский отмечал, что наружность обитателей «Мертвого дома» зачастую чрезвычайно безобразна. Наблюдение верное и для наших времен. Вообще, бездуховность, низменность помыслов и стиля жизни накладывают каинову печать безобразной животности на облик большинства обитателей уголовных джунглей. Верно замечено, что до какого-то времени человек живет с лицом, данным ему небесами и родителями, а потом — с тем, какое сам заслужил. Но особенно безобразны «козлы», и более всего они отталкивающе отвратительны совмещением в себе черт крайней униженности, забитости, несчастности и чрезвычайной жестокости по отношению к слабейшим, подлости, трусливой наглости. Что и зафиксировано в лагерной пословице: «Нет наглее наглого педераста». Не без исключений, конечно. Вот, например, живет в нашей зоне всесоюзно знаменитая Любка, «дама», весьма совестливая (по «козлиным» меркам, конечно), очень строго блюдущая кодекс староуголовной морали. Она громогласно обличает тайных «петухов», призывая их сбросить маску, а главное — не ходить по «кумовским»[14] кабинетам. О себе «она» заявляет: «Я воровская педерастка», ест из отдельной миски, никогда не пойдет, хоть убей ее, в общую камеру, время от времени подновляет выколотую под левым глазом мушку, каковой в былые времена клеймили членов козлиного клана, и с удовольствием демонстрирует любопытствующим отвислое брюхо, на котором корявыми буквами запечатлен лозунг: «Лучше умереть у красивого юноши на х-ю, чем на лесоповале». 8-го марта «она» повязывает голову цветастой косынкой и, повиснув на оконной решетке, целый день визжит бабьи частушки, а во время прогулки стыдит «политиков» за то, что они «не мужчины» и клянчит у уголовников подарки: «Что же вы, мужчины, ничего мне не дарите на мой-то праздничек?»