Четырнадцатый костер - Владимир Возовиков

— По людям уже стреляете?..

— Вы не люди! — говорить становилось трудно. — Между браконьерами и людьми существует немалая разница.

— Ах ты!.. Потоплю гадов!

Верзила в штормовке устремляется к рубке, орет рулевому:

— Дави их!

Катер отрабатывает назад, описывая дугу, затем, взрывая воду, идет прямо на нас. Мы увертываемся, высокий борт проносит над самой лодкой, сверху плюют. Захар яростно размахивает веслом, но не достает. И снова катер делает разворот, нацеливаясь на нашу «шпонку». Вот тут-то темный зверь вырывается наружу, и рассудка уж нет. Рука рвет из патронташа два крайних патрона, заряженных «нолевкой» — какой охотник, отправляясь на уток, не мечтает повстречать гуся! Патроны в стволах, и мушка, скользнув по шестиликой туше на палубе, замирает на стекле рубки. Кажется, это делает другой, и другой говорит моим голосом:

— Если катер приблизится на десять метров — убью рулевого.

Видно, и голос и лицо говорящего достаточно убедительны, и катер отворачивает.

— Ну погоди, гад!.. И у нас игрушки имеются! — Тот же верзила бросается по трапу вниз, в каюту, — без сомнения, за ружьем.

— Назад! — ору уже я сам, изо всей мочи, с отчаянием понимая непоправимость того, что случится…

Окрик не действует. Краем глаза вижу страшно далекую гладь зеркальной воды, и берег на горизонте, словно уходящий в небытие, и то, как Захар поспешно складывает рюкзаки и еще какую-то рухлядь на носу лодки, падает за этой баррикадой, выставляя вперед ружейный ствол, и меня зовет к себе — а мне некогда: мне надо держать мушку на уровне выхода из каюты, — и суету вижу на катере, и голоса слышу, страшно далекие: «Бросьте, ну вас к черту! И так разберемся!..» — «Че бросьте, че бросьте? Топить их, сволоту! Скоро в лес не войдешь — вывесок понавешали, уже стрелять стали!..»

Чужое ружье — над трапом из каюты, мощная красная лапа на цевье, потрясающая двустволкой… В такие мгновения палец знает сам, когда утопить спуск, — белый фонтанчик свинца вспыхивает на стволе браконьерского ружья, в воздухе повисает, вращаясь, щепка, отколотая от края рубки, глухо звякнуло о палубу выбитое ружье, соскользнуло за борт, булькнув, исчезло…

Тихо, очень тихо стало над Обским морем, и голос маленькой испуганной крачки показался голосом самой возмущенной тишины, взывающей к рассудку людей.

— Милиция!.. Милицию позвать! Убивают!..

— С этого и надо было начинать, — угрюмо поднялся Захар. — Будет вам милиция.

…К следователю пригласили через день. Я написал объяснительную, кажется, на десяти листах. Следователь добивался примирения. С одной стороны он преуспел — уже уговорил жалобщика пойти на мировую. Но я при очной ставке с порога назвал того бандитом, смешав все карты.

Вежливо посоветовав нам остыть, следователь попросил зайти денька через три. Устраивать примирение он больше не решился, лишь попросил переписать объяснительную: «А то ведь у вас не показания — прямо целая художественная программа всеобщей борьбы с браконьерством. Вы попроще: факты и факты — и без эмоций, это же документ». По памяти я переписал свои первые показания слово в слово. Следователь прочел, огорченно вздохнул: «Ну что мне с вами делать?.. Пока не смею задерживать». Пригласив еще раз, он спросил: «Вы верите, что я порядочный человек?» — «Еще бы!» — «Вы можете подписать бумагу, не читая?» — И показал листок, размашисто исписанный наполовину. — «Конечно, если нужно и если вы объясните суть». — «Суть? Да я переложил вашу объяснительную на нормальный язык, и только. А то начальство не примет… Ну а вы читать это начнете — непременно захотите править. Подпишите так, а?» — «Давайте подпишу»…

Вдруг месяца через два вызывает меня начальство:

— Слушайте, вы там охотитесь, развлекаетесь на досуге — так и развлекайтесь себе на здоровье! Почему же это мы должны за ваши штучки своими нервами расплачиваться? Вам непонятно?.. Тут и понимать нечего, когда на вас пишут жалобы серьезные люди. (Разумеется, я тут же припомнил чиновных браконьеров, у которых мы отнимали сети, поставленные в запретных местах). А теперь вот, — продолжал начальник, — аж от прокурора письмо пришло. Как это вы до стрельбы по человеку докатились? Смотрите — пересмотрят дело…

— Сколько его ни пересматривай, все равно это дело о браконьерстве!

Собеседник расстроенно вымолвил:

— Читаешь иной раз газеты — глядишь, убили браконьеры егеря или этого… инспектора, героем человека называют, гордятся им люди, что на посту погиб…

— Вы что же, хотите, чтобы меня тоже… на посту угрохали, а вы бы гордились?

— Что вы! — замахал он руками и грустно сказал: — Идите, пожалуйста, только напишите объяснительную…

Да ведь это еще не самый трудный случай!..

* * *

Качнулся бородатый дым над костром: «Довольно…» — и снова приснился мне горбатый остров над серо-зеленым разливом воды, неразмытый, целехонький, каким запомнился навсегда; косули и зайцы непугливо кормились в его осинниках, на полянах квохтали тетерки и куропатки, собирая подросший молодняк, шелестел пожухлой листвой ожиревший сонный барсук, неизвестные мне пушистые зверьки шныряли в рыжих кустах, под корягой в заливчике поплескивала робкая выхухоль, и серебряный зайчик от крыла чайки скользил по воде…

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ КОСТЕР

Кто же сказал «довольно»?.. Похоже, трещит катушка спиннинга в лодке у берега: на ночь мы превращали спиннинги в донные удочки, забрасывая насадку в самую середину плеса. Костер едва теплится, однако я отчетливо вижу и серую горку пепла, и капитана, спящего под обсохшим кустом, и деревья, стоящие вокруг, словно внимательные слушатели. На тропе, сбегающей к берегу, качнулся, тая в сумерках, султан тумана, — казалось, кто-то уходил к воде, быстро и неслышно.

Опять затрещала катушка, и я вскакиваю, едва отводя мокрые ветви, вслепую мчусь к лодке. Широкий плес тускло отсвечивает — утро… Катушка трещит, и гибкий наконечник спиннинга непрерывно стучит о деревянный борт. Хватаю удилище, затягиваю тормоз, подсекая коротко и резко — есть!

— Е-е-есть! — кричу счастливо, чувствуя тугое сопротивление. С рыбой не церемонюсь, а она бьется на прочном поводке, смертно бьется и весело, и все-таки идет, идет к лодке под упругую дрожь удилища.

— Не рви! Не рви, тебе говорят! — раздается за спиной хрипловатый со сна басок — увлеченный вываживанием добычи, я не услышал шагов. — Вверх подтяни, пусть воздуха хлебнет.

— Есть, капитан! — отвечаю радостно, а сам тяну рыбу, как придется, — лишь бы поближе к лодке. Вот она наконец — всплеснула, взбурлила вода у кормы, и в ней блеснуло желтое, размытое, гибкое, сильно потянуло на дно и снова сдалось — черная сплюснутая голова вынырнула из воды, мотнулась, желая освободиться от мучительного ненавистного поводка — от смертной неволи, ударил по воде оперенный хвост, снова блеснуло желтое брюхо…

— Налим! — Капитан подхватил рыбу сачком. — Изрядная уха будет… Держи! — заорал он вдруг. — Держи подсачник!..

На ближнем мыске, откуда товарищ мой забрасывал вечером донку, отчаянно трещала катушка. Значит, и капитан стосковался по удачам, если этот звук вывел его из равновесия — а ведь тоже виду не подавал…

Между тем мой налим оказался в лодке, но прикоснуться к нему я не успел.

— Лодку! Ко мне лодку! — У капитана срывается голос.

Выдергиваю причальный кол, сильным толчком направляю лодку в сторону мыска, упав животом на нос, и слышу, как товарищ прыгает с бугроватого берега в корму, свистящим шепотом командует:

— Суши весла! — и крутит, крутит катушку…

Скоро я начинаю чувствовать, что нас везет… Нас везет о и — тот, кто сидит на крючке.

Он далеко от нас — на всю длину спиннинговой лесы, глубоко под толщей воды, но он привязан к нам звенящей струной капрона, и только от нашей выдержки и слаженности зависит, сколь долго эта связь сохранится.

— Помоги, — шепчет сосед, и я понимаю — помочь надо тому, кто везет нас, иначе леска лопнет от напряжения: лодка тяжела. Делаю легкий гребок, еще гребок и еще…

Он возил нас полчаса, потом внезапно леска ослабла, и капитан немедленно заработал катушкой: не дай бог, схитрил, пошел на нас, чтобы получить свободу маневра для рывка, — а там поминай как звали…

Еще четверть часа, и возле борта ударило с силой взрыва — водяной фонтан окатил нас обоих.

— Сазан, — выдохнул капитан. — Старый бродяга-сазан! Не поднимем — оборвет пли потопит к черту!.. Мой дед не ловил таких… Как они выживают в наше время?..

— Дед не ловил, а мы поймаем, — вдохновенно просипел я в ответ, страшно боясь, что вот сейчас эта гигантская тварь сорвется, и стараясь ободрить капитана: — Дед твой и бобров не видел, а мы у них в гостях побывали. — И вдруг шестым чувством угадываю, что капитан мой растерялся, он боится действовать решительно, и это я, рыболов-дилетант, должен сейчас командовать — тогда мы совершим либо глупость, либо подвиг. Хватаю сачок, жестко приказываю: — Подводи! Подводи его мордой в сак… Еще!.. Подверни, еще подверни, да живее!..