Яма - Борис Акунин

class="empty-line"/>

– Угу, – кивнул Эраст Петрович, мрачно трогая свисающую со лба прядь. – Мы после заедем в префектуру. Только приведем себя в п-порядок.

– Сначала поедим, – напомнил ему я, когда мы поднимались в лифте.

– Ешь один. Я минувшей ночью не сомкнул г-глаз и хочу выспаться. К Бертильону отправимся утром. Я буду спать до половины восьмого. А ты пока д-думай.

– О чем?

– О с-странности.

– Какой странности?

– Куда делся часовой? Почему эти подземные жители, так профессионально нас взявшие, столь по-дилетантски нас упустили?

Ночь Эраст Петрович проспал с сеточкой на волосах, проснулся ровно в половине восьмого и потом около часа занимался туалетом.

– Что надумал? – спросил он.

– Загадка, – развел руками я. (Это такой европейский жест, означающий недоумение.) – И вообще, по системе сенсея Бертильона, я всего лишь «рука».

– Будем искать разгадку в м-метро. Едем. Без помощи полиции нам с подземной шайкой не справиться.

В коридоре мы остановились перед опечатанным «люксом». Я подергал ручку, опутанную шнуром, чтобы проверить, нельзя ли его снять, не повредив пломбы.

Вдруг дверь соседнего номера приоткрылась. Через щель на нас смотрела молодая дама. Ее глаза были расширены от ужаса.

– Вы за мной, да? – прошептала она. – Где Лулу?

Быстро прибавила:

– Я всё помню: полная секретность. Клянусь, я никому ни слова! Входите, господа, я исполню любые условия, только верните Лулу!

Она приняла нас за кого-то другого. Если бы дама была некрасивая и пожилая, наверное, мы сразу бы объяснили, что это недоразумение. Но она была очень, даже больше чем очень красивая. И совсем не пожилая.

Мы с господином переглянулись и приняли странное приглашение – вошли.

Номер был освещен ярким утренним солнцем. Волосы дамы, и без того золотисто-дымчатые, будто обрамились переливчатым нимбом, а глаза оказались совершенно поразительные: один изумрудно-зеленый, другой сине-сапфировый.

– У вас глаза разного ц-цвета, – сообщил незнакомке Эраст Петрович. Он, человек острейшего ума, всегда глупел в присутствии женщин, которые ему очень нравились.

– У меня гетерохромия. Результат неравномерного распределения меланина в радужной оболочке.

Не только красивая, но и ученая, подумал я.

Взгляд у дамы тоже был необычный. Изумрудное око смотрело на меня, а сапфировое на господина, кажется не упуская ни одного нашего движения, однако ощущения косоглазия (русские говорят: «один глаз на нас, другой в Арзамас», это такой город) при этом не возникало.

– Господи, но почему вы японец? – задала удивительный вопрос удивительная особа. Я расположился к ней еще больше.

– Обычно меня принимают за китайца.

– Это все равно что спутать англичанина с итальянцем, – ответила она, и была совершенно права.

– Мы не те, за кого вы нас приняли, сударыня, мы просто шли по коридору, – сказал Эраст Петрович. – Однако я вижу, вы чем-то испуганы. Если мы можем вам чем-то помочь, мы отложим свои дела, и…

Она перепугалась еще больше.

– Боже, что я натворила! Я нарушила условие! Теперь они убьют его! Господа, умоляю вас, забудьте о том, что я наговорила! И уходите, скорее уходите! Вы ничем не сможете мне помочь!

Я посмотрел на господина и понял, что сенсею Бертильону придется подождать.

– Меня зовут Эраст Фандорин. А это господин Масахиро Сибата.

– Просто Маса, – поклонился я. Приятней, когда красивая женщина называет тебя по имени. – Мы – те, кто может помочь в любых обстоятельствах, мадам. Кто такой Лулу? Ваш родственник или муж? Быть может, возлюбленный? Что с ним случилось?

Мне захотелось, чтобы неизвестный Лулу оказался родственником, а не мужем и тем более не возлюбленным.

Эраст Петрович сделал шаг вперед, как бы заслоняя меня.

– Я частный детектив. Маса – мой ассистент. Правильно ли я угадал, что произошло похищение? Если так, это как раз наша компетенция.

Прелестная незнакомка растерянно залепетала:

– Но ведь я уже… О господи, что мне делать?

– Довериться судьбе. Она свела вас со мной… с нами неслучайно, – проникновенно сказал Эраст Петрович. – Рассказывайте.

Но вместо того, чтоб рассказывать, красавица расплакалась. Я хотел в утешение погладить ее по плечу, но господин посмотрел на меня сурово.

– Она не в моем вкусе, – успокоил я его на русском. – Слишком тощая.

Вот что такое настоящая дружба.

С этого момента я взял на себя роль секунданта. Разговор вел Эраст Петрович, а я только кивал.

Беседа никак не складывалась. Мадемуазель (теперь, когда она так беспомощно, по-девичьи заплакала, стало ясно, что никак не «мадам») несколько раз пыталась начать, говорила: «Меня зовут… Меня зовут Ко… Ко…» – и снова заливалась слезами. Получалось какое-то куриное квохтанье, впрочем, очень милое.

Кружевной платочек скоро весь вымок, Эраст Петрович предложил свой. Она в него обильно высморкалась, и господин спрятал платок в карман. Зная его всегдашнюю опрятность, я слегка приподнял брови, сказавши себе: «Давненько мы ни в кого не влюблялись. Уже года четыре».

Ситуация безусловно располагала к возвышенной влюбленности. У французов она называется «Une demoiselle en détresse», что примерно соответствует мизансцене соёкадзэ в нашей любовной науке дзёдзюцу – когда кавалеру предоставляется возможность выставить себя в выигрышном свете перед попавшей в беду дамой.

– …Ко… Корделия Эрмин, – выговорила наконец барышня.

– Очень приятно, – в унисон ответили мы, и это было чистой правдой.

– Кто это – Лулу и что с ним с-случилось? – мягко спросил господин. – Очевидно он вам очень дорог?

– Очень! Это единственный, кто у меня есть на свете! – воскликнула Корделия. – Мой Бишон Фризе! Мы так любим друг друга!

Лишь я, хорошо изучивший господина, заметил, что он расстроился. Но в его голосе по-прежнему звучало только участие.

– Мсье Фризе – ваш жених?

Она удивленно похлопала длинными ресницами, с которых сорвались две хрустальные слезинки.

– Бишон-фризе – это порода собак. Такой маленький пудель. Вот мой Лулу, посмотрите.

Она расстегнула верхние пуговки на платье, обнажив прелестную белую ложбинку ниже шеи, и вынула золотой медальон.

С фотографии скалилась белая кудрявая собачонка.

– И этого ангела они угрожают убить!

– Я думал, тут трагедия, а это какая-то оперетта, – сказал я по-русски.

– В оперетте так горько не плачут, – ответил мне господин. – Извините, сударыня, на русском языке мы с Масой обмениваемся профессиональными ремарками. Кто угрожает убить вашего песика? И могу ли я узнать, почему вы в трауре?

Только теперь я заметил на рукаве у госпожи Эрмин черный креп.

Сначала она ответила на последний вопрос:

– Три месяца и двенадцать дней назад я осиротела. Мои дорогие папá и мамá погибли ужасной смертью. Я не могу об этом рассказывать… – Ее голос опять задрожал от слез. – Прочтите сами.

Она вынула из хорошенького бархатного портфеля атласный