Нежность к ревущему зверю - А Бахвалов

- Будет, - остановила его жена, - совсем заговорил человека, а ему и отдохнуть нужно, десятый час!

- Это верно. Ты ему постели.

- Не твоя забота. Ступай ложись, - сказала она и направилась в соседнюю комнату. Колчанов послушно поплелся за ней. Через десять минут Марья Васильевна вернулась. В руках она держала большую подушку со свежей, только что надетой наволочкой, простыни были зажаты под мышкой.

- Я вам здесь постелю, это у нас самая большая лежанка, - улыбнулась она, подходя к тахте у окна.

Не давая себе отчета, зачем он это делает, Лютров поглядел в приоткрытую дверь спальни хозяев.

- Спит уже, - ответила она на его взгляд, - он как сурок: чуть выпьет или поест поплотнее - и разомлеет... Головой слаб.

- Я начинаю верить, что вы и в самом деле угадываете мысли, - сказал Лютров. Минуту она невозмутимо взбивала подушку.

- Разглядеть человека много ума не надо. А такой, как мой Петя, сам себя кажет: пригласил в гости, чтоб потешиться, вот-де какие у меня приятели, и сам же охаял вашу профессию, потому как не осилил... Чего в нем невидного? Ест, болтает одному себе в лад, и весь тут. Вот вы летаете, давно, поди, если мужа еще обучали, значит, дело по плечу вам, так и это видно... Человек вы не суетливый, глядите спокойно, весь для людей, тихий, вроде бы сторонний. Значит, сильный. Не кулаками, душой. А уж коли человек сильный не в начальниках ходит, значит, делом мастит да совестлив: ему людьми-то понукать стыдно, совесть не велит... Моему только дай власть, он всякому укажет, со всякого взыщет, всякого служить заставит, потому как совесть для него китайская книга: хоть год гляди, ничего не выкажет... А такие, как вы, совесть-то хранят свято, неприкосновенно, как намогильную плиту материну.

- Люди скрытны, Мария Васильевна, иногда их принимают за тех, кем они хотят выглядеть.

- Верно, иной и вырядится в человека, а приглядись, дурак и скажется...

Лютров слушал женщину, как, наверно, в давние времена слушали пророчиц: от нее исходила покоряющая уверенность в своем всепонимании. Она говорила, как стелила постель, - споро, без лишних движений, нисколько не сомневаясь, что брошенная простыня ляжет так, как то должно быть.

- Прислали к нам молодого врача из Москвы. Давно это было. Высокий, волосы на лоб зачесаны, бородка стриженая, а самому лет тридцать. Стали бабы говорить: чудак, мол, а дельный, лечит знающе, заботливо. Что ж, думаю, чудного-то в нем, коли врач знающий? Борода на мужике не велика чудинка. Оказывается, висит у него на дверях записка, что входите, мол, все, кому до меня нужда, а попусту только белым синьорам можно. Что это, думаю, за белые синьоры? Санитарки, что ли?.. Шла как-то мимо, дай, думаю, зайду. Он у нас через два дома жил, у бабки Саши. Комната у него с отдельным входом, а на дверях и верно записка под стеклышком: "Входите, если нужна помощь врача, начался пожар, наводнение или вы белла синьора". Вот оно что... Вхожу. Сидит за столом в сорочке, не оборачивается, говорит: "Минутку". Стою. Долго писал, потом повернулся, поправил очки вот эдак, она растопырила пальцы как пианист на октаву, - и говорит: "Слушаю". Разглядела я его получше и отвечаю: "Записку-то с дверей снимите". - "Это почему?" - "Пожар случится, выскочите. Наводнений у нас не бывает, а красивые женщины по объявлению не придут". - "Однако вы пришли". - "На дурака пришла поглядеть". Сказала, с тем и ушла.

- А вы злая.

- Не велико зло одернуть человека, коли тот выставляется.

- И снял записку?

- Дураки-то, они упрямые... Бабкина дочь приехала, она и сняла, да и его, голубчика, заодно прибрала к рукам, хоть и старше годами. Теперь в Энске живут, сошлись. Он, сказывают, с женой развелся, ее предпочел, несмотря что у нее - Валера, дочь взрослая... Отец-то ее совсем молодым помер, болел сильно... Хоть и шальная баба была, но и красавица, это уж чего там... Родить родила, а растить бабке Саше пришлось. Мать-то свою Валера не во всякий праздник видела. Появится в Перекатах на неделю, да и умахнет на год. Все в какие-то экспедиции ездила. Теперь муж ездит... Отчим в экспедицию, а Валера к матери погостить... Так и живут. Да в этот раз что-то не путем сорвалось. С работой рассчиталась, в тот же день билет взяла на самолет, ей муж мой доставал, со скидкой. А завтра, гляди, и умахнет... Девушка она хорошая, уважительная, да путных людей не знала. Маленькой была - обижали, кому не лень, выросла, тоже тунеядцы какие-то вокруг вьются. В Энске-то, может, и замуж выйдет за хорошего человека или учиться пойдет... Да только отчим вот, говорят, против, чтобы она у них жила. Я-де своих детей бросил не для того, чтобы чужих кормить. Да и то, правду сказать...

Стоя у открытой форточки с сигаретой, Лютров слушал ее негромкий голос, следил за снующими над столом руками женщины, споро прибирающей посуду, и все больше проникался неприятием духа этого дома, его устоявшейся тишины, красных дорожек на хорошо выкрашенном полу, делающих неслышными шаги хозяйки, безропотного признания Колчановым превосходства жены, его собачьего послушания, а главное, того смысла сожительства этих разных людей, которое принижало их человеческую значимость. Что связывает их? Какие общие жизненные задачи они подрядились выполнить, несмотря на презрение женщины к мужчине? Причем она даже не пытается это скрыть не только от него, но и от посторонних, а он понимает, не может не понимать, а значит, принимает такие условия, это не приводит ни к разрыву, ни к другим осложнениям, а напротив, не мешает им жить, растить сыновей и считать себя вправе корить образ жизни других.

Он едва сдерживался, чтобы не спросить, как это она со своим умом, проницательностью, своей недюжинной внешностью наконец выбрала в спутники себе человека явно не по плечу?

- Вы давно замужем за Петром Саввичем?

- Мужа моего мне дедушка присоветовал, - сказала она, словно не слыхала вопроса, и едва не рассмеялась, приметив на лице гостя смущенную растерянность. - Вам ведь не то интересно, сколько я прожила с Петром Саввичем, детишки-то вон они, а что я в нем нашла... Дед у, меня, как бабка Саша для Валерии, одним родным человеком был. Отец на войне убит, мать померла, а дедушка жил и жил, и все книжки читал - старые, в кожаных переплетах, иных не признавал. Прочтет что ни то поучительное, меня зовет: "Слушай, внученька, набирайся ума. Ум что казна, по денежке собирается. Хорошие мысли не блохи, сами не набегут... Книга писана человеком крайнего ума. Вещие, говорит, слова, про нынешнее время сказано, а потому должен я увидеть, какой такой человек приданым твоим распоряжаться станет".

Последние слова хозяйка проговорила со спокойной уверенностью в их правоте, и после некоторого молчания - стоит, нет ли? - уточнила, что за ними разумелось:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});