Страницы моей жизни - Анна Вырубова

С 6 до 8 часов Государь принимал министров и приходил в 8 часов к семейному обеду. Гости бывали редко. В 9 часов, в открытом платье и бриллиантах, которые Государыня всегда надевала к обеду, она подымалась наверх помолиться с Наследником. Государь уходил писать свой дневник. Ложились Их Величества поздно.

Не знаю, какая судьба постигла дневники Государя и попали ли они в чужие руки.

Жизнь Их Величеств была безоблачным счастьем взаимной безграничной любви. За 12 лет я никогда не слыхала ни одного громкого слова между ними, ни разу не видала их даже сколько-нибудь раздраженными друг против друга. Государь называл Ее Величество «Sunny» (Солнышко). Приходя в ее комнату, он отдыхал, и Боже сохрани какие-нибудь разговоры о политике или о делах.

Заботу о воспитании детей и мелкие домашние дрязги Императрица несла одна. «Ведь Государь должен заботиться о целом государстве», — говорила она мне. Заботы о здоровье Алексея Николаевича они несли вместе. Дети буквально боготворили родителей. Слава Богу, никто из них никогда не ревновал меня к матери. Одно время Великая Княжна Мария Николаевна, которая особенно была привязана к отцу, обижалась, когда он брал меня на прогулки как самую выносливую.

Одно из самых светлых воспоминаний — это уютные вечера, когда Государь бывал менее занят и приходил читать вслух Толстого, Тургенева, Чехова и т. д. Любимым его автором был Гоголь. Государь читал необычайно хорошо, внятно, не торопясь, и это очень любил. Последние годы его забавляли рассказы Аверченко и Теффи, отвлекая на несколько минут его воображение от злободневных забот. Сколько писалось и говорилось о характере Их Величеств, но правды еще никто не сказал. Государь и Государыня были, во-первых, люди, а людям свойственны ошибки, и в характере каждого человека есть хорошие и дурные стороны.

У Государыни был вспыльчивый характер, но гнев ее также быстро и проходил. Ненавидя ложь, она не выносила, когда даже горничная ей что-нибудь наврет; тогда она накричит, а потом высказывает сожаление: «Опять не могла удержаться!»

Государя рассердить было труднее, но когда он сердился, то как бы переставал замечать человека, и гнев его проходил гораздо медленнее. От природы он был добрейший человек. «l'Empereur est essen-tiellement bon»,[9] — говорил мой отец. В нем не было ни честолюбия, ни тщеславия, а проявлялась огромная нравственная выдержка, которая могла казаться людям, не знающим его, равнодушием. С другой стороны, он был настолько скрытен, что многие считали его неискренним. Государь обладал тонким умом, не без хитрости, но в то же время он доверял всем. Неудивительно, что к нему подходили люди, мало достойные его доверия. Как мало пользовался он властью, и как легко было бы в самом начале остановить клевету на Государыню! Государь же говорил: «Никто из благородных людей не может верить или обращать внимание на подобную пошлость», — не сознавая, что так мало было благородных людей.

Государыня любила посещать больных — она была врожденной сестрой милосердия; она вносила с собой к больным бодрость и нравственную поддержку. Раненые солдаты и офицеры часто просили ее быть около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что «не так страшно», когда Государыня рядом. Как она ходила за своей больной фрейлиной княжной Орбельяни: она до последней минуты жизни княжны оставалась при ней и сама закрыла ей глаза.

Желая привить знание и умение надлежащего ухода за младенцами, Императрица на личные средства основала в Царском Селе «Школу нянь». Во главе этого учреждения стоял детский врач доктор Раухфус. При школе находился приют для сирот на 50 кроватей. Там же она основала на свои средства инвалидный дом для 200 солдат-инвалидов японской войны. Инвалиды обучались здесь всякому ремеслу, для каковой цели при доме имелись огромные мастерские. Около инвалидного дома, построенного в Царскосельском парке, Императрица устроила целую колонию из маленьких домиков в одну комнату с кухней и с огородами для семейных инвалидов. Начальником инвалидного дома Императрица назначила графа Шуленбурга, полковника Уланского Ее Величества полка.

Кроме упомянутых мной учреждений, Государыня основала в Петербурге школу народного искусства, куда приезжали девушки со всей России обучаться кустарному делу. Возвращаясь в свои села, они становились местными инструкторшами. Девушки эти работали в школе с огромным увлечением. Императрица особенно интересовалась кустарным искусством; целыми часами она с начальницей школы выбирала образцы, рисунки, координировала цвета и т. д. Одна из этих девушек преподавала моим безногим инвалидам плетенье ковров. Школа была поставлена великолепно и имела огромную будущность.

Государь обожал армию и флот; в бытность Наследником он служил в Преображенском и Гусарском полках и всегда с восторгом вспоминал эти годы. Государь говорил, что солдат — это лучший сын России. Ее Величество и дети одинаково разделяли любовь к войскам, — «все они были душки», по их словам. Частые парады, смотры и полковые праздники были отдыхом и радостью Государя. Входя после в комнату Императрицы, он сиял от удовольствия и повторял всегда те же самые слова — «it was splendid»,[10] никогда почти не замечая каких-либо недочетов.

Вспоминаю в детстве майские парады на Марсовом поле. Нас возили во дворец Принца Ольденбургского, из окон которого мы наблюдали парад. После парада, к радости нас, детей, Государь и вся Царская Фамилия проходили по комнатам дворца, шествуя к завтраку.

Бывая в собраниях и беседуя с офицерами, Государь говорил, что он чувствует себя их товарищем; одну зиму он часто обедал в полках, что вызывало критику, так как он поздно возвращался домой, за этими обедами офицерство в присутствии Государя не пило вина; дома же за обедом Государь обыкновенно выпивал 2 рюмки портвейна, который ставили перед его прибором. Любил Государь посещать и Красное Село.

Всем существом своим Государь любил Родину и никогда не задумался бы принести себя в жертву на благо России. Больно вспоминать о его доверии к каждому, в частности, и ко всему русскому народу. Слишком много забот было возложено на одного человека. Кроме того министры зачастую не только не исполняли его волю, но действовали именем Государя без его ведома и согласия, и о чем он узнавал только впоследствии. Все его назначения, о чем пишу позже, совершались под впечатлением минуты, — особенно же характерны назначения Протопопова и Маклакова (см. XI).

Несмотря на доброту Государя, Великие Князья его побаивались. В одно из первых моих дежурств я обедала у Их Величеств; кроме меня обедал дежурный флигель-адъютант, Великий Князь. После обеда Великий Князь стал жаловаться на какого-то генерала, что он в присутствии других сделал ему замечание. Государь побледнел, но молчал. От гневного вида Государя у Великого Князя невольно тряслись руки, пока он перебирал какую-то книгу. После Государь сказал мне: «Пусть он благодарит Бога, что Ее Величество и вы были в комнате, — иначе бы я не сдержался!»