Вор крупного калибра - Валерий Георгиевич Шарапов

А вот это что такое – не ведаю. Нет, это не наше.

Она указала не то на медальон, не то на образок, что висел у Витеньки.

– Почему «не наше»? – спросил Сергей.

– Так вот его крестик, деревянный, – указала мать. – А это что за блямба – не ведаю. Не наше. У нас таких не носят.

Акимов кивал, а у самого под шрамом стучало, как дятел: «Гильзу ищи. Надо искать гильзу. Позарез нужна гильза». Он отправился в школу, поговорил с директором и получил в распоряжение старший класс. Несколько часов три десятка горящих энтузиазмом, остроглазых добровольных помощников прочесывали участок. И снова мимо: гильзы от патрона, которым застрелили Витеньку, не обнаружили. Пропала, как в воду канула.

Колька старался не меньше других. История, рассказанная приятелями-огольцами, будоражила ум, пацан все пытался сообразить, кем это надо быть, чтобы пальнуть в упор, то есть прямо глядя человеку в лицо, да еще как прицельно, чтобы ни капли крови не пролить. И зачем, главное? Что и кому мог рассказать этот убогий? Кто бы ему поверил, недоразвитому?

Он смотрел во все глаза, даже, улучив момент, тайком откололся от класса специально, чтобы порыскать вокруг дома. Его охватил сыщицкий азарт, воровской жар, вывернутый наизнанку. Конечно, следов, которые он втайне рассчитывал обнаружить (и, признаться, немедленно раскрыть дело), и в помине не было. Давно уже тот снег сошел, выпал следующий, потом натоптали сыскари, потом любопытные – хозяева никак не могли до дачи доехать, занятые больно. Заглянуть в дом Колька не мог – дверь опечатана, – но знал, что там кавардак.

«Очиняли стамеской, вскрыли так, чтобы не повредить, а внутри все разнесли, – удивлялся он. – Зачем это?»

Повернувшись на крыльце, как раз сходил по ступенькам – и вдруг заметил в раскисшей грязи нечто продолговатое, тускло блестящее.

«Гильза!» – возликовал Колька.

– Салют, Николай, как жизнь молодая? – сказал, подходя, Акимов. – Никак нарыл что?

Колька, утвердительно буркнув, разгреб осторожно жижу, протер пальцем – и в самом деле гильза. Но…

– Нет, – с сожалением признал пацан.

– Э‐эх, – протянул Акимов, – гильза, да не та. Дай-ка.

Во‐первых, эдакий дрын ни в один пистолет не влезет. Во‐вторых, это вообще пусть и стреляная гильза, но давно потерявшая первоначальный облик: отполированная, закупоренная плотно подогнанной пробкой вроде бы из каучука, она являла собой нечто вроде флакона.

– Что там, Сергей Палыч?

Акимов осторожно приоткрыл пробку и помахал ладонью, направляя на себя поток воздуха. И все-таки в нос ударила такая резкая вонь, что чуть мозги не взорвались.

– Нашатырь, спирт.

– Да чую уж, – прогнусавил Колька, морщась.

– Твое? – спросил Акимов.

Колька лишь плечами пожал:

– На кой? Я что, барышня? Забирайте. Что, думаете, хозяева потеряли?

Акимов неопределенно хмыкнул.

* * *

– Ну что, следователь? Отыскал гильзу? – поприветствовал его Сорокин.

Безошибочно определив насмешку, Акимов тем не менее как мог корректно и сухо поведал о своих изысканиях, не забыв представить максимально подробное – даже с некой издевкой – описание вещей, обнаруженных при убитом В. А. Швице. Предъявил и гильзу. Однако начальство на его тон и не чихнуло, а поинтересовалось, понимает ли лейтенант Акимов, что гильза не та.

– Разумеется, – лязгнул Сергей.

– Отлично, – мирно кивнул Николай Николаевич, – а вот вещички. Где они у тебя, представь-ка полюбопытствовать.

Полный дурных предчувствий, Акимов выложил руководству на стол Витюшины бирюльки, и Сорокин практически сразу заявил:

– Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемета.

– Кого?

– Тебя. Сыщик, так твою растак, ты два глаза для красоты носишь? А мозг – для весу? Вот это что, я тебя спрашиваю? – капитан сделал такой жест, как будто хотел носом ткнуть Акимова в Витенькину ложку, но сдержался.

– Ложка…

– Какая, я тебя спрашиваю? Ты ее осматривал, сыщик с дипломом, он же летчик?! Что на ней?

Он лично взял упомянутый предмет и помахал им прямо перед глазами Сергея.

– Ну, птичка с кубиком. И надпись – «Коля».

– О, умеет-таки читать. А вот думать будем учиться. И смотреть, и, главное, видеть, – Сорокин извлек лупу и сунул ее в руки подчиненного. – Это, ваше высоконедоумие, не птичка, а самый что ни на есть орел. И не кубик – не кубик, а свастика. Клеймо люфтваффе, сокол ты наш.

Акимов, сгорая от стыда, рассматривал мелкое, еле видное клеймо – да, в самом деле, то, что подслеповатая мама Вити назвала птичкой, а он, не подумав, повторил, было именно клеймом, и именно люфтваффе. Что смог разобрать остроглазый, хотя и кривой Сорокин.

– Один пургу прогнал, второй подхватил. Вот так и делают ошибки. Понял?

Сергей молча кивнул.

– Идем дальше. Кто такой Коля?

– Откуда мне-то знать?

– А если подумать?

– Не знаю.

Единственный глаз Сорокина стал чуть ли не белым, и черный зрачок смотрел в упор, как дуло, но голос звучал спокойно и даже вежливо:

– Оперуполномоченный Акимов, приказываю немедленно задействовать то, что у вас находится под фуражкой. Выполнять. О выполнении доложить.

Повисла неловкая, даже грозовая тишина. Акимов, нечеловеческим усилием взяв себя в руки, максимально вежливо ответил:

– Никак нет, не могу знать, кто есть Коля, чье имя обозначено на ложке люфтваффе, обнаруженной на трупе потерпевшего гражданина В. А. Швица.

– Твою ж мать, – совершенно по-человечески, по-свойски вздохнул Николай Николаевич. – Мать, Сережа. Мать Вити сказала, по твоим же словам, что ложечка появилась… когда?

– В сентябре.

– Очень хорошо, – ласково, как слабоумного, похвалил Сорокин. – А чем, друг мой Сереженька, ознаменовался на вверенном вам участке сентябрь этого года? Быстро!

«Чем? Чем? Задержали Ивана за кражу дров, угон велосипеда, мадамочка со своим мадаполамом, салом поделился Остапчук…»

– Дачу ограбили! – не выдержав, гаркнул Сорокин. – Дачу генерал-лейтенанта Сичкина, имя которого… ну?

– Николай, – угрюмо ответил Акимов.

– Фух, – выдохнул Сорокин, – родили, поздравляю. В общем, к гадалке не ходи – его ложка, с ограбления. Ты как, не устал? Есть не хочешь?

– Нет.

– И это правильно, не заслужил еще. Теперь вот с