Миг бытия так краток - Роджер Желязны

Если я хорошо знал Хасана, то таймер у Ролема был установлен на максимум — два часа. А это весьма долгий срок, учитывая все обстоятельства.

Но на этом круге я знал, кто я такой и что я делаю. А также знал, что входило в программу голема. Этот был голем-борец. Следовательно, он не мог боксировать.

Я быстро оглянулся через плечо на место, где стоял, когда началась вся эта заваруха, — на палатку с рацией. Она находилась примерно в пятидесяти футах.

Тут тварь чуть не достала меня. Как раз в течение той доли секунды, когда я переключил внимание на тыл, голем протянул руку и, схватив меня за шею одной рукой, другой вцепился под подбородок.

Моя шея была бы сломана, сумей он провести прием до конца, но в тот миг произошел еще один толчок — сильный, повергнувший нас обоих наземь, так что я вырвался и из этого захвата тоже. Мне с трудом удалось подняться на ноги несколько секунд спустя, и земля все еще дрожала. Однако Ролем тоже не терял времени даром и вновь поворачивался лицом ко мне.

Мы походили на двух пьяных моряков, дерущихся на палубе швыряемого штормом корабля…

Он пошел на меня, я отступил, нанеся ему резкий удар левой, и, пока он хватал меня за руку, врезал ему в живот. А затем отскочил.

Он снова двинулся на меня, и я продолжал наносить быстрые удары. Бокс был для него все равно что четвертое измерение для меня — он его попросту не воспринимал. Он продолжал наступать, отряхиваясь от моих ударов, я же продолжал пятиться в сторону палатки с рацией. Земля продолжала дрожать, и где-то пронзительно визжала женщина. Я услышал крик «Оле!», когда врезал правой, ниже пояса, надеясь немного потрясти ему мозги.

А затем мы очутились там, где надо, и я увидел то, что мне требовалось: большой камень, которым я собирался раскурочить рацию. Я сделал финт левой, затем схватил Ролема за плечо и бедро и поднял высоко над головой. Откинувшись назад, я напряг мускулы и швырнул его на камень.

Тот пришелся как раз ему по животу.

Он начал было подниматься, но медленнее, чем раньше. Я трижды пнул его в живот большим утяжеленным правым сапогом и смотрел, как он заваливается навзничь.

В районе диафрагмы у него послышалось странное гудение.

Земля снова задрожала. Ролем поник, вытянулся во весь рост, и единственный признак движения наблюдался в пальцах его левой руки. Они продолжали сжиматься и разжиматься, напоминая мне, странным образом, руки Хасана той ночью в хумфосе.

Затем я медленно повернулся, и все они стояли тут как тут: Миштиго и Эллен, и Дос Сантос с распухшей щекой, Рыжий Парик, Джордж, Рамзес, Хасан и трое измордованных египтян. Я тогда сделал шаг к ним, и они снова начали рассыпаться веером, с лицами, полными страха. Но я покачал головой.

— Нет, теперь со мной порядок, — поспешил я успокоить их. — Но оставьте меня наедине с самим собой. Я иду к реке принять ванну.

Сделав семь шагов, я кулдыкнул, словно кто-то вытащил из меня затычку, все закружилось, а затем весь мир отправился в канализацию!

Последовавшие дни были пепельными, а ночи — железными. Жизненность, вырванная из моей души, была погребена глубже любой мумии, что лежали, плесневея, под этими песками. Говорят, что мертвые забывают мертвых в доме Аида, Кассандра, но я надеюсь, что это не так. Я, словно заведенный, продолжал руководить экспедицией, и Лорел предложил мне назначить до ее завершения кого-нибудь другого, а самому взять отпуск.

Я не мог.

Что я тогда буду делать? Сидеть и предаваться мрачным размышлениям в каком-нибудь Древнем Месте, выпрашивая дармовую выпивку у неосторожных путешественников? Нет. В такие времена всегда важно хоть какое-нибудь движение; его форма, в конечном итоге, порождает содержание в пустых внутренностях. Потому-то я продолжал вести экскурсию и переключил внимание на сокрытые в ней маленькие тайны.

Разобрав Ролема, я изучил его регулятор. Тот, конечно, был сломан, и, значит, либо это сделал я в начале схватки, либо это сделал Хасан, когда выставил его отбить у меня охоту драться. Если это сделал Хасан, то он хотел меня не просто побить, а умертвить. А если дело обстояло именно так, то возникал вопрос — почему? Я гадал, знал ли его наниматель, что я некогда был Карагиозисом. Но если да, то зачем ему понадобилось убить основателя и первого секретаря его же партии? Человека, поклявшегося, что он не допустит, чтобы Землю продали у него из-под ног и превратили в развлекательное заведение какие-то голубокожие нелюди, — во всяком случае, не допустит этого без боя. Человека, который организовал вокруг себя тайный союз, систематически снижавший ценность всей принадлежащей веганцам земной недвижимости до нуля и даже зашедший так далеко, что стер с лица земли пышное тейлерское агентство по скупке недвижимости на Мадагаскаре. Человека, чьи идеалы он, по идее, якобы разделял, хотя в настоящее время Радпол переключился на более мирные, в рамках закона, способы защиты недвижимости. Зачем же Дос Сантосу потребовалось убивать того человека?

Туг одно из двух: либо он предал партию, либо не знал, кто я такой, и имел на уме какую-то иную цель, когда дал Хасану задание убить меня.

Или же Хасан действовал по приказу кого-то еще.

Но кто еще тут мог быть замешан? И опять-таки — почему?

Ответа у меня не было, и я решил, что хочу его получить.

* * *

Первые соболезнования пришли от Джорджа.

— Мне очень жаль, Конрад, — сказал он, глядя мимо меня куда-то вбок, затем на песок, а потом, быстро подняв взгляд, — мне в лицо.

Человечные слова расстраивали его, вызывая желание убраться прочь. Я видел это. Сомнительно, что его внимание особенно занимал парад, состоящий из меня и Эллен, прошедший прошлым летом. Его страсти прекращались за пределами биологической лаборатории.

Помню, как он сделал вскрытие последней собаки на Земле. Четыре года Джордж чесал пса за ушами, вычесывая блох из хвоста, и слушал, как тот лает, а потом, в один прекрасный день, подозвал Рольфа к себе. Рольф подбежал рысью, неся в зубах кухонное полотенце, которым они всегда играли в перетягивание каната, и Джордж перетянул его очень близко к себе, сделал укол, а затем вскрыл. Он хотел изучить его, пока пес находился в расцвете сил. Скелет по-прежнему стоит в лаборатории. Он так же хотел растить своих детей — Марка, Дороти и Джима, в ящиках Скиннера, но Эллен каждый раз топала ногой (примерно так: бац! бац! бац!) в приступах материнской заботы, наступающих после очередной беременности и длившихся по меньшей мере месяц, чего вполне хватало, чтобы испортить те изначальные стимулы-предпосылки, которые хотел установить Джордж. Поэтому я не мог углядеть в нем действительно большого желания снять с меня мерку для деревянного спального мешка подземного типа. Если бы он хотел умертвить меня, то нашел бы какой-нибудь тонкий, быстрый и экзотический способ — что-нибудь вроде дивбанского кроличьего яда. Но нет, его это не особо интересовало, уж в этом-то я был уверен.

Сама Эллен, хотя она и способна на сильные чувства, всегда была, есть и будет неисправной заводной куклой. Прежде чем она переведет свои чувства в какие-то адекватные действия, всегда что-нибудь дзинькает, и на следующий день у нее такие же сильные чувства по какому-нибудь иному, часто совершенно противоположному поводу. Она высосала меня полностью еще тогда, в Порте, и, с ее точки зрения, тот роман тихо скончался.

У нее соболезнования получились примерно такими:

— Конрад, ты просто не представляешь, как я сожалею. Действительно. Хоть я никогда и не встречалась с ней, я знаю, какие ты должен испытывать чувства, — голос ее поднимался и опускался по гаммам, и я знал — она свято верит в то, что говорит, и поблагодарил и ее тоже.

Хасан подошел ко мне, когда я стоял там, глядя на внезапно вздувшийся и мутный от ила Нил. Мы постояли рядом какое-то время, а потом он сказал:

— Твоя женщина пропала, и у тебя тяжело на сердце. Словами не облегчить этой тяжести, а что написано, то написано. Но пусть будет занесено и то, что я горюю вместе с тобой.

Потом мы постояли еще какое-то время, и он ушел.

Насчет него я не предавался догадкам. Он был единственным лицом, кого можно было не принимать в расчет, хотя машину привела в движение его рука. Он никогда не держал ни на кого зла; никогда не убивал никого задаром. У него не было никаких личных мотивов убить меня. Я был уверен, что его соболезнования вполне искренние. Конечно, мое убийство не имело бы никакого отношения к искренности его чувств в подобном деле. Истинный профессионал должен чтить какую-никакую границу между собой и заданием.

Миштиго не высказал никаких слов сочувствия. У веганцев смерть — время веселья. В духовном плане она означает сагл — завершение, фрагментацию души на маленькие, ощущающие удовольствие корпускулы, рассеивающиеся повсюду для участия в великом вселенском оргазме; а на материальном уровне ее представляет ансакундабадт — церемониальная проверка большей части личных исповедей покойного, зачтение его завещания и разделение его богатства, сопровождаемое пышными пирами, песнопением и возлияниями.