Нулевое досье - Гибсон Уильям

У Милгрима защипало глаза.

– И я не жду выражения благодарностей.

Милгрим сглотнул.

– Хорошо, – сказал он.

– Сейчас я прошу вас заняться моим проектом с Холлис Генри. Дальше увидим.

– Что увидим?

– Увидим, что увидим. – Бигенд перегнулся через помповик и взял серую папку. – Возвращайтесь в гостиницу. Я позвоню.

Милгрим, вставая, переложил в руку пакет, который до того закрывал бейдж с его цифровым портретом на ярко-зеленом шнурке.

– Зачем вы это носите?

– Обязательное требование. Я тут не работаю.

– Напомните мне это исправить, – сказал Бигенд.

Он открыл серую папку. Там лежала толстая стопка глянцевых картинок, по виду – вырезки из японских журналов.

Милгрим, уже закрывавший за собой дверь, не ответил.

13

Бобер

– Они ели бобров, но только по пятницам, – сказала Хайди по пути к «Селфриджу», где парикмахер Холлис согласился ее подстричь.

– Кто?

– Бельгийцы. Выпросили у церкви разрешение, потому что бобры живут в воде. Как рыба.

– Глупости.

– В «Кулинарном Ларуссе» написано, – ответила Хайди. – Сама посмотри. Или просто глянь на его рожу. Он точно жрет бобров.

На подходе к Оксфорд-стрит у Холлис зазвонил айфон. Она глянула на экран в резком утреннем свете. «Синий муравей».

– Алло.

– Это Губерт.

– Вы едите бобров по пятницам?

– Почему такой вопрос?

– Я защищаю вас от оскорбления на расовой почве.

– Где вы сейчас?

– Веду подругу в «Селфридж» стричься.

Холлис почти не верила, что уговорила-таки мастера принять Хайди без записи и что способна так улещивать и уламывать. Однако она свято верила в целительную силу новой стрижки. Да и у Хайди все следы похмелья и смены часовых поясов как будто рукой сняло.

– Что вы делаете, пока она будет в парикмахерской?

Холлис думала было соврать, что тоже стрижется, но решила, что дело того не стоит.

– А что вы предлагаете?

– Друг, с которым мы ели тапас, – сказал Бигенд. – Я попросил бы вас с ним поговорить.

Переводчик, который любит собак.

– Дальше станет ясно. Поговорите с ним, пока ваша подруга стрижется. Я сейчас отправлю Олдоса его забрать. Где он сможет вас найти?

– В ресторанном дворике, наверно, – ответила Холлис. – У французской кондитерской.

Бигенд отключился.

– Бобер, – сказала Хайди, широкоплечим ледоколом рассекая безжалостный людской поток на Оксфорд-стрит. – Ты и правда на него работаешь.

– Да, – ответила Холлис.

>>>

– Холлис?

Она подняла голову и кое-как вспомнила имя, которое Бигенд не стал называть по телефону.

– Здравствуйте, Милгрим.

Он был выбрит и выглядел отдохнувшим.

– Я ем салат, – продолжала Холлис. – Хотите чего-нибудь?

– У них есть круассаны?

– Наверняка.

Была в нем какая-то странность, заметная даже в таком коротком разговоре. Вроде милый и скромный человек, но в лице то и дело проглядывало что-то настороженное, исподволь и мельком.

– Я, наверное, возьму круассан, – серьезно произнес он и направился к ближайшей стойке.

Сегодня на нем были другие брюки, темнее, но тоже хлопковые, спортивного вида.

Он вернулся с белым подносом, на котором были круассан, что-то мясное в тесте и чашка черного кофе.

– Вы русский переводчик, мистер Милгрим? – спросила Холлис, когда он поставил поднос и сел.

– Просто Милгрим. Я не русский.

– Но переводите с русского?

– Да.

– Для Губерта? Для «Синего муравья»?

– Я не работаю в «Синем муравье». В смысле я фрилансер. Немного перевожу для Губерта. В основном художественное.

Он голодными глазами посмотрел на поднос.

– Ешьте, пожалуйста, – сказала Холлис, беря вилку. – А поговорим потом.

– Я пропустил ланч, – ответил он. – А мне надо есть, из-за лекарств.

– Губерт сказал, вы от чего-то лечитесь.

– От зависимости, – сказал он. – Я наркоман. В ремиссии.

То странное, настороженное – вроде зверька – мельком выглянуло вновь, оценивая ее быстрым косым взглядом.

– А что за наркотик?

– Рецептурные транквилизаторы. Звучит респектабельно, да?

– Наверное, – ответила она. – Хотя, наверное, с них сходить не легче.

– Да. Но мне уже давно ничего не выписывали по рецептам. Я был уличным наркоманом.

Он отрезал тонкий ломтик с одного куска мясного пирожка.

– У меня был друг-героинщик, – сказала Холлис. – Он умер.

– Печально, – ответил он. И начал есть.

– Это было много лет назад. – Холлис принялась за салат.

– Что вы делаете для Губерта? – спросил Милгрим.

– Я тоже фрилансер. Но не знаю точно, что делаю. Пока не знаю.

– Это в его стиле, – сказал Милгрим. Что-то в дальнем конце зала привлекло его внимание. – Штаны цвета «фолиаж».

– На ком?

– Он уже ушел. Серо-зеленый. Знаете «койот»?

– Что-что?

– Это был модный оттенок американского военного снаряжения. «Фолиаж» новее, более в тренде. Еще недолго был «альфа», более серый. Но сейчас на первом месте «фолиаж».

– Американцы выпускают военное снаряжение модных оттенков?

– Конечно, – ответил Милгрим. – Губерт вам не говорил?

– Нет.

Милгрим по-прежнему пытался высмотреть замеченные раньше штаны.

– В этом году оттенок еще редкий. Может быть, в следующем. Я даже не знаю его пантоновский номер. – Он переключился на мясной пирожок и быстро его доел. – Извините. Я не очень умею вести себя с новыми людьми. Поначалу.

– Я бы не сказала. Мне кажется, вы сразу ухватываете суть.

– Вот и он так говорит. – Милгрим сморгнул, и Холлис догадалась, что «он» означает Бигенда. – Я видел вашу фотографию. Постер. Вроде бы на Сент-Марк-плейс. Магазин подержанных грампластинок.

– Это очень старая фотография.

Милгрим кивнул, разломил круассан, начал намазывать маслом.

– Он говорил с вами про джинсы?

Милгрим с набитым ртом мотнул головой.

– «Габриэль Хаундс»?

Милгрим проглотил и спросил:

– Кто?

– Очень секретная линия джинсов. Кажется, именно ею я занимаюсь для Губерта.

– А что делаете?

– Провожу расследование. Пытаюсь узнать, откуда они. Кто их выпускает. Почему они людям нравятся.

– А почему они нравятся?

– Возможно, потому что их почти невозможно достать.

– Это оно? – спросил Милгрим, глядя на ее куртку.

– Да.

– Хорошо сшито. Но не армейское.

– Насколько я знаю, да. Почему его вдруг заинтересовала мода?

– Она его не интересует. В обычном смысле. Это я знаю, – сказал Милгрим.

Настороженная зверушка вновь проглянула, и Холлис почувствовала ее ум. Милгрим продолжал:

– Вы слышали про отраслевую выставку для фирм, которые мечтают производить снаряжение для Корпуса морской пехоты?

– Нет. Вы там были?

– Не попал. Выставка проводится в Южной Каролине. Я только что оттуда. Из Южной Каролины.

– А что именно вы делаете для Губерта по поводу одежды? Вы модельер? Маркетолог?

– Нет, – ответил Милгрим. – Я примечаю подробности. Не знал этого раньше. Он мне сказал, в Ванкувере.

– Вы жили у него? В пентхаусе?

Милгрим кивнул.

– В комнате с кроватью на магнитной подушке?

– Нет. В маленькой. Мне надо было… сосредоточиться. – Милгрим доел круассан, отпил кофе. – Меня… как это называется… «изолировали»? Большое пространство меня смущало. Слишком много вариантов. Потом он отправил меня в Базель.

– В Швейцарию?

– Лечиться. Если разрешите, я хотел бы спросить: почему вы на него работаете?

– Я сама себя спрашиваю. Это не первый раз, и после первого я точно не хотела повторения. Однако первый раз оказался очень плодотворным, причем косвенно – вне всякой связи с тем, что я для него делала. Потом я потеряла в кризис кучу денег, не нашла себе занятия по душе, и тут он стал настойчиво звать меня к себе. Мне немного неуютно на него работать.

– Понимаю.