Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе - Алексей Евдокимов

Лишь за несколько месяцев 1939‑го из страны уехало 45 тысяч немцев – побросав почти все имущество, не влезшее в пару чемоданов, и за копейки продав бизнес и недвижимость (а ее в Риге немцам принадлежало почти 40 процентов). Латвийские власти тем временем меняли немецкие географические названия и публиковали рекомендации, на какую латышскую фамилию менять прежнюю немецкую. К моменту пресловутого въезда в Латвию русских танков семисот-с‑лишним-летняя история остзейских немцев закончилась. Последние потомки основателей и строителей Риги покидали ее второпях, запуганные и фактически ограбленные.

В фильме «Страшное лето» фройляйн Изольда уплывает на пароходе, а оставшегося Робертса в первый же день оккупации прошивает очередью из «ППШ» горилла в советской военной форме.

Закадровая судьба Изольды, скорее всего, была трагична. Вывезенными из Латвии арийцами Гитлер заселял уже захваченную к тому времени Западную Польшу. В 1945‑м им и оттуда пришлось уезжать – в раскатанный по камешку фатерланд.

Впрочем, в истории немецкой Риги есть еще одна, теперь уже точно последняя – но самая страшная глава. Из этого города, столицы рейхскомиссариата Остланд, координировалось окончательное решение еврейского вопроса и борьба с партизанами на территории всей Прибалтики и большей части Белоруссии. В Латвии за три с небольшим года уничтожили девяносто с лишним тысяч евреев: своих и специально привезенных. Это не считая коммунистов и сочувствующих, советских военнопленных, цыган, душевнобольных. Значительную часть работы взяла на себя латышская вспомогательная полиция – местные шуцманы активно использовались и в карательных антипартизанских акциях в РСФСР и Белоруссии. В 1943‑м был создан Латышский добровольческий легион СС, воевавший с Красной Армией вплоть до капитуляции Германии. (Подобнее о Холокосте в Латвии – в главе «Эхо войны. Рига времен рейхскомиссариата Остланд».)

Были латышские национальные формирования и по другую сторону фронта. Первой советской дивизией, сформированной по национальному признаку, стала 201‑я стрелковая Латвийская, воевавшая под Москвой и Старой Руссой (потом, преобразованная в 43‑ю гвардейскую Латышскую Рижскую, будет участвовать в разблокировании Ленинграда и освобождении Риги). Были в Латвии и силы, пытавшиеся бороться и против нацистской Германии, и против СССР. Но если представить идеализированный образ латыша в его современной версии, эдакого Робертса из «Страшного лета», избежавшего русской пули в 1940‑м, то в советской форме он, конечно, непредставим. В легионерской – пожалуй.

Возможно, Робертс даже оказался бы в легионе не по принуждению (как очень многие латыши, поставленные перед выбором: либо на оборонные работы, либо в легион, где по крайней мере хорошо кормят), – возможно, он пошел бы туда по идейным соображениям, поверив, что Гитлер даст Латвии государственность, как Словакии или Хорватии. Конечно, он бы быстро понял, что его, как и прочих латышей с обеих сторон фронта, используют злые силы, но, верный присяге, продолжал бы безнадежную борьбу вплоть до 1945‑го. Тогда его судьба могла бы сложиться по-разному. Воюй он в 1‑й латышской дивизии СС (15‑я гренадерская), отступил бы в Германию, в Шверине сдался бы американцам, уехал бы в Канаду и умер на чужбине. Попади Робертс во 2‑ю латышскую дивизию (19‑ю гренадерскую), оказался бы в Курляндском котле, сдался советским войскам, отправился бы в Сибирь, по возвращении до конца жизни скрывал бы прошлое – если бы, конечно, не дожил до независимости, когда Курляндский котел стали величать Курземской крепостью и трактовать как пример стойкости «национальных воинов», державших оборону даже после падения Берлина.

Но мне при разговоре о латышах-ветеранах всегда вспоминается история, услышанная мною от внука гвардии старшины, полкового разведчика, снайпера с личным боевым счетом 116, единственного латыша – полного кавалера орденов Славы, участника московского Парада Победы в 1945‑м. Уже во времена независимости, когда в Латвии советские ордена не были поводом для гордости, Янис, гвардии старшина, лежал в одной больничной палате с тремя такими же пожилыми соотечественниками. Все трое, как выяснилось из разговоров, были ветеранами Латышского легиона. Пока те увлеченно и гордо вспоминали свои военные подвиги, Янис отмалчивался. «А ты-то воевал, Янка?» – дружески спросили соседи, полагая, что если латыш и воевал, то тоже против русских. «Нет, – ответил он, – по здоровью не взяли». Легионеры понимающе покачали головами: «Ну, жаль, что мы с тобой на фронте не встретились». «Да, – задумчиво согласился знаменитый снайпер, – действительно, жаль».

Дом на углу

Сравнительно небольшой Риге досталась столь бурная история, что город – во всяком случае, центр – буквально пропитан ею. Множество обычных с виду домов, мимо которых десятилетиями пробегаешь по делам, при внимательном рассмотрении оказываются наглядными историческими пособиями. Уже упоминавшиеся здания-соседи на углу Райниса и Реймерса строились как доходные дома – каковыми и пробыли до второй половины 1930‑х.

Но если при демократии на этой недвижимости делали бизнес, то при бюрократической диктатуре здесь обосновались чиновники – во времена Улманиса Первого, когда количество делопроизводителей резко увеличилось, оба здания откупили в казну и разместили в них департаменты расширившегося Министерства земледелия. При нацистах сюда вселились полиция и СД. После освобождения Риги в 1944‑м их в полном соответствии с официальным тезисом о череде оккупаций сменили следователи НКВД. Правда, к тому моменту зловещая аббревиатура звучала уже иначе – отпочковавшийся от народного комиссариата внутренних дел народный комиссариат госбезопасности въехал в другое знаменитое впоследствии здание, на улице Бривибас (тогда Ленина), 61. На Райниса же с тех пор квартировала милиция. Легенда со ссылкой на старого следователя повествует о том, как в первые послевоенные годы милиционеры привозили сюда из Рижского централа профессиональных «медвежатников» – вскрывать оставшиеся от нацистов сейфы.

Отмечено здание на бульваре Райниса, 6 (Raiņa bulvris, 6) и в хрониках последних месяцев советской власти. Во второй половине 1990‑го – первой половине 1991‑го, после того как латвийский Верховный совет уже провозгласил независимость, но союзное начальство во главе с Горбачевым еще держалось, в Риге сохранялось двоевластие – насильственные эксцессы той поры потом войдут в анналы как эпизоды борьбы за независимость.

Самым известным и кровавым из них (из тех, что имели место в самом городе) был штурм рижским ОМОНом в январе 1991‑го здания республиканского МВД. ОМОН сохранял верность союзному министру внутренних дел (им, кстати, в тот момент работал бывший первый секретарь ЦК компартии Латвии, будущий член ГКЧП Борис Пуго), местная милиция – мятежному республиканскому руководству.