Невероятное паломничество Гарольда Фрая - Рейчел Джойс

Гарольд позвонил Морин из таксофона, но у нее не нашлось для него новостей, и их разговор получился коротким и запинающимся. Она лишь раз упомянула про его поход, спросив, догадался ли он хотя бы глядеть в карту. Гарольд ответил, что, как только доберется до Эксетера, намеревается приобрести себе подобающее снаряжение для ходьбы. И добавил, что в большом городе выбор богаче. Он даже упомянул тоном знатока про гортекс.

Морин произнесла:

— Ясно.

Ее голос звучал безжизненно, словно Гарольд затронул что-то неприятное для нее, чего она все время опасалась. В повисшем молчании до Гарольда донесся цокающий звук ее языка о нёбо и следом — журчание глотка. Затем Морин сказала:

— Надеюсь, ты уже высчитал, во сколько все это обойдется.

— Я собираюсь использовать свои пенсионные накопления. Но я держусь в рамках.

— Ясно, — повторила она.

— Мы ведь все равно ничего такого не планировали…

— Да.

— Значит, все нормально?

— Нормально? — переспросила она, как будто ей не приходило в голову взглянуть на ситуацию в таком свете.

На миг растерявшись, он едва не предложил: «Не пойдешь ли и ты со мной?» — но зная, что она тут же осадит его своим извечным: «Вряд ли», спросил вместо этого:

— Но тебе-то нормально? Что я так поступаю? Что я иду?

— Там видно будет, — ответила Морин и повесила трубку.

И Гарольд вышел из телефонной будки, всей душой желая найти понимание у Морин. Но они много лет провели в том краю, где речь утратила всякое значение. Ей достаточно было просто взглянуть на Гарольда, и прошлое с новой силой принималось ее терзать. Они обменивались ничего не значащими словами, чтобы не нанести друг другу боль. Оба скользили над поверхностью океана навеки невысказанного, необозримого и потому не доступного никакой переправе. Гарольд вернулся в свой временный приют и простирнул одежду. Он представил себе их раздельные кровати в доме номер тринадцать по Фоссбридж-роуд и попытался вспомнить, когда же Морин перестала открывать рот при поцелуе. До или уже после?

Он пробудился на рассвете, удивленный и благодарный тому, что может идти дальше, правда, на этот раз все еще утомленный. Отопление нагнало духоту, и ночь в гостиничном номере показалась Гарольду бесконечной и мучительной. Он не мог отделаться от ощущения, что намек жены на его пенсионные средства, пусть и косвенный, был вполне справедлив. Гарольд не должен был единолично тратить их на себя, без ее согласия.

Хотя, видит Бог, давно миновали времена, когда ему удавалось произвести на нее впечатление.

Из Бакфеста Гарольд двинулся по трассе В-3352 к Эшбертону, а на ночь остановился в Хитфилде. Он встречал по пути и других ходоков, и они обменивались краткими замечаниями о красоте ландшафта и о наступлении лета, а потом желали друг другу доброго пути и отправлялись каждый своей дорогой. Гарольд сворачивал то вправо, то влево, огибая холмы вслед за шоссе и никуда от него не отклоняясь. Вороны взлетали с веток, с шумом хлопая крыльями. Из кустов под ноги вдруг выскакивал олененок. Машины с ревом возникали из ниоткуда и уносились неведомо куда. За воротами лаяли собаки, а у канав попадались барсуки — мохнатые туши. Одинокие вишневые деревья красовались в цветочном уборе, а когда налетал ветерок, сыпали лепестками, как конфетти. Гарольд был готов удивляться чему угодно и когда угодно. Подобная свобода выпадала нечасто.

«Я — папа», — сказал он однажды матери, когда ему исполнилось шесть или семь лет. Она посмотрела на него с интересом, и Гарольд оробел от собственной дерзости. Он еще не придумал, что сделает следом. Оставалось нахлобучить на голову отцовскую холщовую кепку, напялить домашний халат и уставиться обвинительным взглядом на пустую бутылку. Мамины губы вдруг запрыгали, и Гарольд подумал, что нотации, по крайней мере, ему не избежать. А потом, к его изумлению и вящему восторгу, мама запрокинула голову на нежной шее, и в воздухе, словно звон колокольчика, разлился ее смех. Гарольд стоял и смотрел на ее прекрасные зубы и розовое небо. Никогда еще ему не удавалось так рассмешить маму.

«Клоун, да и только!» — сказала она.

Гарольд вдруг вырос до самой крыши. Стал взрослым. Он невольно и сам рассмеялся — сначала просто ухмыльнулся, а потом захохотал от души, сгибаясь пополам от натуги. После того случая он стал искать способы снова ее развеселить. Собирал шутки. Строил рожицы. Иногда это срабатывало, иногда нет. А бывало, смешным оказывалось то, на что он заранее никогда бы не подумал.

Гарольд шел по улицам и переулкам. Дорога то сужалась, то расширялась, поднималась и опускалась вновь. Порой его прижимало к изгороди, а бывало, он шел по мостовой совершенно свободно. «Не наступай на трещины! — вспомнил он, как повторял вслед за мамой. — Если наступишь, появятся призраки!» Но однажды мама вдруг посмотрела на него, как на некую невидальщину, и начала наступать на все трещины подряд, и Гарольду пришлось бежать за ней, неистово хлопая себя по бокам руками, словно крыльями. С такой женщиной, как Джоан, невозможно было соскучиться.

На обеих пятках вздулись новые волдыри. За полдень Гарольд почувствовал, что и на подушечках пальцев налились водяные мозоли. Он и не подозревал, что ходьба — такой мучительный процесс. В голове вертелась неотвязная мысль о пластырях.

Из Хитфилда он по трассе В-3344 дошел до Чадли-Найтона, а уже оттуда — до Чадли. На это потребовалось немало усилий, учитывая его полное внутреннее истощение. Гарольд остановился на ночь в гостинице, досадуя, что удалось покрыть всего пять миль, но на следующий день он поднатужился и, выйдя с рассветом, преодолел еще девять. Утреннее солнце пронзало кроны деревьев лучистыми спицами, а к полудню небо заволокли назойливые облачка, похожие, если долго на них смотреть, на серые шляпы-котелки. В воздухе туда-сюда сновали мошки.

На шестой день по выходе из Кингсбриджа и примерно на сорок третьей миле от Фоссбридж-роуд на животе у Гарольда провис брючный ремень, а на лбу, носу и ушах кожа, обгоревшая на солнце, зашелушилась. Бросая взгляд на часы, он то и дело убеждался, что знает время наперед. Утром и вечером он обследовал пальцы ног, пятки и ступни, наклеивая пластыри и смазывая кремом там, где кожа потрескалась или облупилась. В пабах он пил лимонад в саду, а в дождь делил компанию с курильщиками. В блеклых лужицах под луной показались первые незабудки.

Гарольд пообещал себе, что в Эксетере приобретет настоящее спортивное снаряжение и очередной сувенир для Куини. Солнце село за городские стены, стало зябко, и тогда Гарольд вспомнил, что с письмом от Куини что-то неладно, но ему все еще было невдомек, что именно.

8. Гарольд и седой джентльмен

«Милая Морин,

Пишу это на скамейке у собора. Двое парней дают уличное представление, но, того и гляди, подожгут сами себя. Я отметил свое местоположение крестиком. Г.»

«Дорогая Куини,

Не сдавайся. С наилучшими пожеланиями, Гарольд (Фрай)».

«Милая девушка из автосервиса (Рады помочь),

Я хотел спросить, молишься ли ты Богу. Я как-то попытался, но оказалось, слишком поздно. Боюсь, я в этом смысле человек конченый. Всего доброго,

Посетитель, который пошел пешком

P. S. Я и до сих пор иду».

Время приближалось к полудню. У собора собралась кучка зевак, окружившая двух молодых парней, глотавших огонь под музыку из CD-плеера. Неподалеку от них старик, завернутый в одеяло, рылся в мусорном бачке. Файерщики были облачены в темные промасленные костюмы, свои длинные волосы они убрали в хвосты. В их действиях было что-то хаотичное, и казалось, у них вот-вот что-нибудь не заладится. Парни попросили публику отодвинуться и начали жонглировать пылающими факелами. Зрители нервно захлопали. Старик вдруг обратил внимание на представление, протолкался в первые ряды и влез между двумя артистами, оказавшись буквально меж двух огней. Он заливался хохотом. Парни заорали, чтобы он убирался, но старик вместо этого начал пританцовывать под их музыку. Получалось у него дергано и грубовато — огнеглотатели на его фоне враз предстали искусниками-профессионалами. Они выключили CD-плеер, упаковали свой инвентарь, и толпа понемногу рассеялась, превратившись в обычных прохожих. Старик остался танцевать у собора сам с собой, растопырив руки и прикрыв глаза, как будто и музыка, и зрители никуда не исчезали.

Гарольд хотел было снова пуститься в путь, но его остановило соображение, что старик тоже старается ради посторонних, к тому же как единственный зритель и воспитанный человек он не мог покинуть танцора.

Гарольд вспомнил, как Дэвид наяривал джайв на базе отдыха в Истборне в тот вечер, когда выиграл приз по твисту. Прочие конкурсанты сконфуженно покинули площадку, оставив восьмилетнего мальчишку отплясывать в одиночестве. Он так быстро вихлял всем телом, что невозможно было сказать с уверенностью, весело ему или больно. Конферансье лениво захлопал и отпустил какую-то шутку, мигом облетевшую весь зал, так что зрители взревели от хохота. Гарольд в замешательстве тоже улыбнулся, не представляя себе в ту минуту, что нет на свете ничего труднее, чем быть отцом собственного сына. Он глянул на Морин — она тоже смотрела на него, зажав рот ладонью. Улыбка сползла с лица Гарольда, и он ощутил себя распоследним предателем.