Лесная топь - Сергей Сергеев-Ценский

Она мирно обнюхала мокрый полушубок и пошла вперед, а впереди из неплотно притворенной двери и щелей в стенах дымного сарая вырывались светлые косяки.

Антонина постояла у двери, оглянулась кругом. Тьма и сырость толкали дальше, к людям, спавшим в сарае. Видно было в дверь, как спали на низких нарах и горела жестяная лампа посередине на толстом столбе. Около сарая встали высокие черные кучи. Антонина присмотрелась и вспомнила, что это торф, что все это место - торфяная резка верстах в десяти от Милюкова... значит, в сарае спала артель.

Собака ушла куда-то, стало пусто. Антонина нажала на дверь и вошла. Не она вошла: топь сгустилась сзади и втолкнула ее, ударившись ей в плечи.

Клокотало хриплое дыхание спящих. Дальние были видны плохо, мутно, но ярки были ближние; один чернобородый, с запрокинутой головой и открытым ртом, с вылезшими из-под армяка пыльными голыми ногами; другой за ним молодой, безусый, под порванным тулупом, пестрым от заплат. Еще дальше лежал огромный с кучей спутанных волос: дыбилась от дыхания широкая спина, обтянутая красной рубахой, и далеко выступала черная нога, придавив мокрый опорок.

Всех около тридцати, и все спали.

Днем они стояли по колена в холодной лесной воде, резали торф, ругались, проклинали болото, нужду, артельщика, хозяина, на которого они работали, тех людей, которым будет когда-то тепло оттого, что холодно теперь им.

А ночью спали вповалку тяжелым сном.

Антонина ждала, что вот кто-нибудь проснется и скажет.

В чуть отворенную дверь видна была ночь, как плотная стена, и утихающий дождь шумел по крыше.

Мокрый полушубок давил плечи, от платка больно было голове. Хотелось спать. Завидно было, что все кругом спали, а она стоит. Оглянулась кругом, увидела влево от двери узенькую скамейку и хотела сесть, но скамейка была неровная, со сломанной ножкой, подпертая чурбаком посредине, и когда опустилась на край Антонина, то другой край приподнялся и задел ножкой стоявшее под ним пустое звучное ведро. Антонина вздрогнула и вскочила, чтобы уйти так же незаметно, как пришла, но проснулся черный, лежавший ближе всех, и поднял голову.

Свет от лампы мелькнул в мутных белках, глаза расширились, округлились, втянули в себя незнакомое и встревожились.

Антонина почувствовала, как она пристыла к полу, хотела что-то сказать и онемела.

Черный сбросил с себя армяк, сел, сдвинул со лба волосы.

- Баба!.. Зачем баба?..

Голос был отрывистый и глухой, как лай. Белая рубашка; расстегнутый ворот.

- Баба!..

Он оглядел сарай, полосу ночи в дверях, полушубок и узелок в руке и догадался.

- Заблудилась, - шепнула ему Антонина.

Но он уже встал во весь рост, метнулся перед ней босой и притворил зачем-то двери.

Глаза у него были, как у той зеленой головы, виденной так давно, недавно.

- Ай! - крикнула она во весь голос, не помня себя от страха.

И сразу зашевелились все, закопошились, сбрасывая спросонья лохмотья, пропитанные тиной. Отовсюду протянулись головы; кто-то поднялся.

Кто-то спросил:

- Кто это?

Кто-то ответил:

- Баба!..

- Чья баба?..

- Где баба?

Кто-то кашлянул хрипло, кто-то выругался просто, добродушно.

Подошел молодой парень, - тулуп внакидку, и остановился перед нею; смотрел и молчал. За ним еще парень, неодетый; огромный мужик в красной рубахе; другой мужик, мельче, худее...

- Чья это?

- Тетка, ты откудова?

- Бог дал, - ответил за нее черный, - заблудшая... К угодникам шла.

- К угодникам и попала, - сказал кто-то.

Засмеялись.

- В Милюково я... Ночь... Темь... Шла... Дожжь...

Слова ее падали беззвучные, как редкие капли дождя в колодец.

- Чья такая?

Подходили новые, кривили губы. Окружили со всех сторон стеною, как камыш, и дверей не было видно из-за стены теплых тел, пахнущих топью. Кто-то сзади коснулся платка на шее.

- Ай! - крикнула, рванувшись, Антонина.

Сжалась, как пружина, и ударилась о стену упругих тел, но стена не расступилась, только вдруг сосредоточилась, перебросилась глазами, замолчала...

Проснулись поздно в сарае. Утро было ясное, небо чистое. Только лес дымился, высушивая на солнце промокшие листья.

Выходили рабочие, умывались, молились на солнце богу.

Потом, серьезные и вялые, входили в торфяное озеро и принимались за резку медленно и молчаливо.

Молчали не так, как молчал лес. Все знали, о чем говорить, но чувствовали, что нечего говорить. Стояли и резали торф правильными кирпичами, мягкими и жирными, будто он был тем живым, что когда-то раньше, давно, проглотила топь, так же, как теперь, ночью, несколько часов назад.

И только когда сошлись обедать, самый молодой из всех, глупый еще парень, кашевар, обводя кругом удивленными глазами, умоляюще спросил всех:

- Что это, братцы, приснилось мне, что ли, быдто это нонче ночью в сарае у нас баба какая-то... и все?.. И как быдто умершая была, баба-то... Приснилось, что ли?

- Попритчилось, - вяло бросил черный мужик.

- Знамо, попритчилось, - поддержал его другой, высокий. - Какая у нас в лесу баба? Тоже!..

А кто-то начал смеяться, что такому молодому и глупому парню снятся бабы, хотя и мертвые.

И вдруг все засмеялись, неудержимо и злобно.

В каждой душе колотил тревожный молоточек все одно и то же: "бы-ло, бы-ло, бы-ло"; но хотели утопить в смехе "было" и на его месте поставить "не было".

Пообедали и не шли на работу; спали, говорили о домашнем.

Над лесом, дымным от испарений, летели галки и кричали звонко и бестолково, точно наперебой вколачивали костяные гвозди в небо, а над топью, будто в том месте, куда опустили тело, сидела на задних лапах и жалобно плакала белая кудлатая собака.

1905 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Лесная топь. Впервые напечатано в альманахе "Шиповник" кн. 1, 1908 год. Вошло в четвертый том собрания сочинений изд. "Мысль", Ленинград, 1928, с подзаголовком. "Поэма" и с датой: "Октябрь 1905 г. Симферополь".

H.M.Любимов