В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Онъ вздрогнулъ, точно крыша обрушилась на него, – страшная дѣйствительность снова возстала передъ нимъ!

– Нѣтъ, она не поѣдетъ сюда, – сказалъ онъ глухимъ голосомъ, – да и ты не можешь здѣсь оставаться, Люсиль.

Теперь только она оглядѣлась кругомъ и смѣясь, всплеснула руками.

– Ахъ, какъ это чудно, ты попалъ въ кладовую своей матери? – сказала она, показывая на открытые шкафы. – Откровенно говоря, я ни за что не хотѣла бы остаться здѣсь навсегда, – прибавила она после дальнѣйшаго осмотра; она содрогнулась, когда взоръ ея скользнулъ по глубокой аркѣ, въ которой царилъ мракъ. – Я бы смертельно боялась здѣсь. Когда ты мнѣ говорилъ о монастырскомъ помѣстьѣ, я представляла себѣ мраморныя колонны, величественныя арки и фонтаны во дворѣ. И вдругъ работникъ приводитъ меня къ этому ужасному гнѣзду и увѣряетъ, что это монастырское помѣстье – я чуть не побранилась съ нимъ. Боже мой! Какой входъ! Я чуть не попала въ ведра, стоящія на дорогѣ: маленькій ребенокъ отчаянно кричалъ гдѣ-то. Навѣрно это маленькій Вольфрамъ, надежда рода? – въ сѣняхъ пахло жаренымъ саломъ – пфъ… сало!… и потомъ эта милѣйшая особа, которая привела меня сюда и которая, какъ мнѣ кажется, представляетъ собой и швейцара, и лакея, и горничную. Она многозначительно усмѣхалась и покровительственно похлопала меня по спинѣ.

На ея нѣжномъ бѣломъ лбу появились складки, и она прибавила полунасмѣшливо, полуозабоченно.

– Насколько я понимаю, Феликсъ, ни мама, ни бабушка не должны никогда быть здѣсь. Вышелъ бы страшный скандалъ, и несчастные Ружероль должны были бы en tour [7] перевернуться въ своихъ гробахъ.

– Успокойся, Люсиль, ни мама, ни бабушка никогда не попадутъ въ этакое непріятное положеніе, – возразилъ молодой человѣкъ, тяжело дыша, – пойдемъ и мы отсюда.

– Какъ, сегодня же вечеромъ? – прервала она его съ изумленіемъ. – He повидавъ твоей матери?

– Моя мать не приготовлена къ пріему такой гостьи, какъ ты.

– Ho, Боже мой, я совсѣмъ не взыскательна! Ты самъ всегда говоришь, что я ѣмъ и пью, какъ птичка – конечно, сала я ѣсть не буду. Но фрау Вагнеръ, наша старая кухарка говоритъ постоянно, что въ каждомъ порядочномъ домѣ всегда найдется въ буфетѣ майонезъ или что-нибудь въ этомъ родѣ, что я люблю.

Онъ крѣпко сжалъ губы, молча взялъ со стола соломенную шляпу и тихо и осторожно надѣлъ ее на темные локоны молодой дѣвушки.

– Ну, какъ хочешь, – сказала она, пожимая плечами, и приколола шляпу золотой шпилькой. – Мы пойдемъ въ отель.

– Нѣтъ, я поведу тебя въ домъ Шиллинга, къ нашему другу, барону Арнольду.

– Это мнѣ нравится, я очень этому рада, Феликсъ! Милый баронъ Шиллингъ! Я его люблю!… А увижу я его молодую жену? Я умираю отъ любопытства, красива ли она, – для меня это самое главное, было бы тебѣ извѣстно.

При этихъ словахъ она встала на цыпочки, что-бы посмотрѣть въ висѣвшемъ между двумя окнами маленькомъ зеркалѣ, „прилично“ ли надѣта шляпа, но, со смѣхомъ махнувъ рукой, отказалась отъ этой попытки.

– Бабушка хорошо знала отца баронессы, старика фонъ Штейнбрюкъ въ Кобленцѣ, продолжала она болтать, она говоритъ, что онъ воспитывалъ свою единственную дочь въ монастырѣ.

– Бабушка права, – сказалъ онъ и опустилъ ей на лицо вуаль. Изъ-за узора чернаго кружева лишь мѣстами видна была бѣлая бархатистая кожа, да сверкали, какъ звѣзды, большіе блестящіе глаза.

– Вотъ мы и готовы, – сказала она и взяла свой носовой платокъ. Феликсъ подалъ ей руку.

– Дорогая моя, – просилъ онъ, понизивъ голосъ и останавливаясь въ дверяхъ, – не разговаривай, пока мы въ домѣ, и иди какъ можно тише съ лѣстницы.

– Но, Боже мой, почему же это? Вѣдь мы не воры? – съ удивленіемъ спросила она. – Ахъ, должно быть, ребенокъ боленъ?

– He боленъ онъ, но у него слабые нервы.

– A, понимаю.

Они вышли въ переднюю. Молодой человѣкъ страшно волновался. Руки его сжимались, какъ въ судорогахъ, и по мѣрѣ приближенія къ дверямъ горячѣе и лихорадочнѣе становилось его желаніе, чтобы его мать не встрѣтилась съ Люсилью.

6.

Совсѣмъ смерклось. Внизу въ сѣняхъ зажгли уже стѣнную лампу, которая бросала слабый свѣтъ и представляла въ какомъ-то страшномъ видѣ деревянныя рѣзныя фигуры перилъ; въ отворенную дверь видно было широкую пасть камина и глубокую арку двери, ведшей въ заднее строеніе, мимо которой должны были пройти спускавшіеся съ лѣстницы молодые люди.

– Скажи, ради Бога, Феликсъ, какъ можешь ты выдержать хоть одинъ часъ въ этомъ ужасномъ жилищѣ? – прошептала ему на ухо Люсиль, закрывая отъ страха глаза.

Онъ крѣпко прижалъ ея руку къ себѣ. Его эластичные шаги были такъ же тихи, какъ и шаги его спутницы, но ступеньки все-таки сильно скрипѣли и двигались у нихъ подъ ногами. Къ своему величайшему успокоенію молодой человѣкъ скоро увидѣлъ черезъ перила, что освѣщенныя сѣни были совершенно пусты, и всѣ двери затворены – еще нѣсколько минутъ и конецъ этому ужасному положенію.

Въ ту самую минуту, когда онъ съ облегченіемъ переводилъ духъ, изъ темнаго угла около нижней ступени лѣстницы прыгнуло подобно тигру какое-то темное тѣло, громадными прыжками промчалось мимо Люсили и исчезло въ верхнемъ этажѣ, – это былъ огромный, ненавистный Феликсу котъ, отдыхавшій въ своемъ любимомъ уголкѣ.

Молодая дѣвушка испустила громкій крикъ, вырвалась у своего спутника и, какъ безумая, бросилась съ лѣстницы.

Въ ту же минуту растворилось нѣсколько дверей. Изъ одной вышла кормилица съ маленькимъ Витомъ на рукахъ, въ широкую щель кухонной двери просунулись головы двухъ работницъ, а на порогѣ „присутственной“ комнаты стояла маіорша, ярко освѣщенная висѣвшей на стѣнѣ противъ нея лампой.

– Что случилось? – спросила она своимъ обычнымъ повелительнымъ тономъ, не переступая порога. Феликсъ, тотчасъ же бросившійся за молодой дѣвушкой, держалъ ее, всѣмъ тѣломъ дрожавшую отъ страха, въ своихъ объятьяхъ.

– Успокойся, Люсиль, какъ можно такъ пугаться безвредной кошки.

– Кошки?! Кто же этому повѣритъ, – пробормотала она съ подавленными слезами и гнѣвомъ въ голосѣ. – Это ужасное старое монастырское гнѣздо! Это души монаховъ, притаившіяся въ углахъ и предвѣщающія смерть!

Служанки захихикали, а кормилица безцеремонно подошла поближе, чтобы хорошенько разсмотрѣть молодую даму, принявшую стараго кота за призракъ монаха. Это было дерзкое нахальство, поощрившее и служанокъ выйти изъ кухни, котораго нельзя было допускать, и потому маіорша покинула свое мѣсто, прошла черезъ сѣни, втолкнула испуганныхъ служанокъ въ кухню и захлопнула за ними дверь.

– И вы идите сейчасъ же въ спальню, Трина, тамъ ваше мѣсто, – приказала она, а такъ какъ эта дерзкая женщина продолжала стоять, она схватила ее своими сильными руками за широкія плечи и втолкнула въ комнату.