Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке - Альберт Мифтахутдинов

Аттаукай засмеялся;

— Аттау!

И собаки рванули, успевай только удерживать их остолом…

В морозной ломкой тишине раннего утра заиндевелые яранги на сопке кажутся островерхими сугробами. Вокруг ни души — только тоненький робкий дымок костра говорит о том, что там, в ярангах, уже встали женщины и готовят чай и, возможно, вот в той, крайней, как раз и живет Кымынэ, неугомонная бабка Кымынэ, ворчливая, но добрая родственница Аттаукая.

Она встречает его радостно, суетится, дорогой гость — давно не был.

Пастухи пьют чай, Аттаукай рассказывает новости — и про Кляуля, и про председателя, и про нового учителя — обещает на обратном пути сюда его завезти, показать.

Вход в чоттагин открыт широко, солнечные лучи достают даже до костра, — он в глубине яранги напротив входа, — в яранге много солнца, прямо солнечная стена, лучи плотные, кажется, их можно потрогать.

— Весна, — улыбается Аттаукай и наливает очередную кружку чаю. Свежая сырая нерпа пошла всем в охотку, и, пока старуха варит оленину, мужчины налегают на чай.

— А ты совсем не изменилась, все такая же шустрая, — добродушно шутит Аттаукай и похлопывает Кымынэ пониже спины. Та притворно сердится, награждает его тумаком:

— Все вы весной дурные, как олени осенью!

Пастухи хохочут.

— Зато ты в молодости не смотрела — весна или осень! — заводит ее Аттаукай.

Бабка улыбается:

— Молодая кровь кипит и в холоде! — и кокетливо поводит плечиками.

Пастухи смеются. «Хорошая пословица, — думает Аттаукай, — надо бы запомнить». И думает, молод он или нет, если неизвестно, «кипит» ли у него кровь в холоде? Надо бы проверить, да как? От этих мыслей он смущается и краснеет.

От этих мыслей настроение у него ухудшается, окрашивается в какой-то серый тон, и сам он становится грустным, как в тундре под осенним дождем, слякотно у него на душе, хочется остаться поскорее одному, поскорее уехать. Наскоро выпив еще одну кружку чаю, он собирает собак, бабушка Кымынэ протягивает ему сверток. В тряпице прэрэм — мелко накрошенное мясо с костным оленьим жиром, вкусная еда, лакомство.

— Бери! — она ласково смотрит на Аттаукая. — Еда в дороге не тяжесть…

Аттаукай благодарит, прячет сверток в рюкзак, улыбается. Он выдергивает остол из-под копыльев нарты, собаки рвут, Аттаукай плюхается в нарту, оборачивается, машет бабушке, что-то кричит, но собаки несутся быстро, они уже спустились в долину, и бабушка не слышит, что ей кричит Аттаукай, да это, пожалуй, и не важно, если он сам вскоре опять заедет в гости.

Субботу и воскресенье провел он в поселке, отдыхая, а в понедельник с утра был уже в роно.

— Мы тебя ждали, — сказал заведующий, — еще в пятницу звонили, что ты выехал. Ну, как, все в порядке?

— Все, конечно. Где учитель?

— В гостинице… Меходежда хорошая?

— Новая… со склада. Полный комплект.

— Ну вот, хорошо. Подъезжай к гостинице, бери учительницу, одевай…

— Как учительницу? Говорили учитель! — удивился Аттаукай.

— А, не все равно, кого везти…

«Совсем не все равно…» — подумал Аттаукай.

Он был настроен провести дорогу с мужчиной, поговорить о жизни, посоветоваться, учитель — он все знает, а тут — на тебе! — женщина! какой с ней разговор, одна морока в дороге, ах!

Пошел он нехотя в гостиницу.

…Наметанным глазом северянина он сразу же определил приезжего человека. Но все-таки решил себя проверить:

— Кому нужно ехать в «Рассвет Севера»? — обратился Аттаукай к дежурной.

— Виолетта Сергеевна, к вам!

Он не ошибся. К нему подскочила маленькая круглолицая толстушка в толстом свитере, тонких брюках, короткая стрижка, сигарета в растопыренных пальцах. Аттаукай вздохнул, созерцая несерьезную внешность учительницы. «Чуть больше двадцати», — подумал он.

— Вы за мной? Из «Рассвета Севера»? Там ждут? Мы поедем на собаках? Ой, как романтично! Никогда не ездила на собаках! Если б мама моя знала! А как вас зовут? — тарахтела она.

— Аттаукай…

— И все? Это имя или фамилия?

— Это и фамилия, и имя, — степенно на правах старшей объясняла дежурная. — У чукчей и эскимосов одно имя, оно же и фамилия, так было раньше. Кому раньше давали — так и сохранилось. А при Советской власти появились имена и отчества. — Дежурная была в ударе и явно гордилась своей эрудицией в вопросах местного быта.

— Ой, как интересно! Действительно, к чему имена да отчества? Меня зовут Виолетта Сергеевна… гм… то есть Виолетта, Виола значит. Зовите меня Виола, ладно, Аттаукай?

— Ладно.

— Вот и хорошо. А когда поедем? Сегодня поедем? Где собачки? Можно посмотреть?

— Завтра утром… — Аттаукай уже устал от ее скороговорки. — Тогда и посмотрите… Ждите здесь.

Когда каюру не нравится пассажир, прежде всего портится настроение у каюра.

— До свидания, — сказал Аттаукай.

— До свидания! Я буду ждать! Без меня не уезжайте!

«Куда ж я денусь?» — обреченно подумал Аттаукай.

В дороге он заботился о ней, и, когда упряжка шла в гору, сам соскакивал с нарт, а ей разрешал сидеть. Ей с непривычки тяжело было в меховой одежде; она была Виолетте велика. Сделав несколько шагов, Виолетта уставала. Это видел Аттаукай, и, когда упряжка шла на подъем, он тянул за дугу нарты.

Он боялся, что пассажирка будет и в дороге тараторить без умолку, так поначалу и было, но потом красота окрестных пейзажей подавила ее, она молчала в изумлении, разглядывая во все глаза белые тихие сопки, удивительный блестящий снег (в тундре снег совсем не такой, как в поселке), слушая скрип полозьев, наблюдая собак. Ощущение внезапного счастья наполняло душу. «Хорошо-то как, боже! — думала она, — хорошо-то как!»

К бабушке Кымынэ заехали засветло. Пастухов не было, они ушли на дежурство, стадо было разбито на две части — маточную и неплодовую, вот-вот начнется отел, и люди днями и ночами пропадали на дежурстве.

Кымынэ старалась угодить гостье. Она сняла с Виолетты торбаса, дала другие, а эти проверила, не прохудились ли, может, починить надо. Гостей она проводила в полог, там теплее, гостье, может, непривычно у костра — как знать, а в пологе можно раздеться, снять меховщину.

Сырую нерпу она предлагает только Аттаукаю, бабушка знает, не все русские едят их пищу. А для гостьи варится оленина на костре. И пока еще к мясу не приступили, можно чайком побаловаться. Кымынэ достает новые чашки, тщательно моет их, достает блюдца — посуда красивая, березки нарисованы голубые, и домики голубые, и голубые каемочки.

Хлеба нет, но есть масло, галеты, и печенье, и сахар. Аттаукай угощает бабушку хлебом, он привез ей несколько буханок, вот будут рады пастухи — в тундре-то хлеб зимой не испечешь. Бабушка достает из мешка буханку, отрезает половину, протягивает гостье. Хлеб холодный, мерзлый, но с маслом и горячим чаем вкусный, Виолетта такой и не пробовала!

В тепле Виолетту разморило, лицо горит, — это дают знать несколько часов на морозе. Она чувствует приятную усталость.

Наконец гости пообедали, бабушка вносит чайник в полог, садится сама — можно опять уже всем вместе приступить к чаю. Чай — он всегда хорош, и до еды, и после. В тундре без чаю совсем нельзя, да и какая беседа без чая?

Виолетта молчит, и только по глазам видно, как она благодарна Аттаукаю и Кымынэ, и думает, что обязательно сделает что-нибудь приятное бабушке и каюру, вот только она пока еще не придумала что.

В неторопливой беседе бабушка узнает, что Виолетте двадцать два, что приехала она из Анадыря — после педучилища там жила, но вот в «Рассвете Севера» учитель доработал до каникул и срочно уехал, ей предложили заменить его, и она согласилась. Хоть и училась в Анадыре, но в тундре ни разу не была, и практику проходила в городе, ей на Севере нравится, а в Москве она не была, и если уедет на материк, то обязательно в Ленинград, правда, она там тоже не была, но сестра говорит, там лучше, чем в Москве, а сестра у нее все знает, она везде поездила в молодости, а сейчас живет в Сибири. Нет, нет, о семье думать пока рано, надо свет посмотреть, замужество всегда успеется, вон ее подруги все почти выскочили замуж, а она пока подождет, куда спешить?

«Гм… — думает Аттаукай, — просто тебе не предлагали, вот ты и выдумываешь все. Двадцать два? Пора детей давно иметь… Мальчика… а еще лучше — мальчика и девочку, да, хорошо тогда будет, не скучно…»

— Парни в тундре все холостые, — говорит бабушка, — девушки балованные, не хотят в тундру… не хотят за пастухов выходить…

— А они ничего не умеют, — бурчит Аттаукай, — куда их в тундру брать? Книжек начитались и в конторе сидят. Чему их только учат? Торбаса шить — не умеют, шкуру выделывать — не умеют, обед готовить лень — в столовую бегают! Их и не возьмет никто в тундру!