Колен Лантье - Жан Оливье

— Клянусь головой, мессир Готье, мы не могли иначе, — оправдывался палач. — Прево глав не сводил с моих рук, и я дрожал от страха, что он заметит обман. — Человек в чёрном стал развязывать ремни, скреплявшие деревянные колодки. — А как же завтра, монсеньёр? Я не знаю, удастся ли мне снова обмануть прево.

Мессир Готье чуть было не проговорился, что завтра он будет далеко, но вовремя сдержался. В эти смутные времена, когда повсюду было предательство, любая неосторожность могла испортить всё дело.

— Завтра?.. У нас пока ещё сегодня, Жан!

Вошли двое стражников и тюремщик, чтобы увести бывшего капитана.

— Чёрт вас побери, Венсан и Лямармот! Нечего вам строить такие рожи! Дайте-ка мне опереться на ваши плечи. Пройдёт немного времени, и я снова буду вашим начальником.

Но, хотя они и охотно исполнили его просьбу, красноречие мессира Готье, по-видимому, их не слишком убедило.

Опираясь на них, капитан удалился. Ноги его волочились, а позади оставался кровавый след.

Палач и его подручные возились со своими зловещими приспособлениями. Их рабочий день подходил к концу.

— Ничего не уносите, — сказал Жан. — На рассвете мессира Готье снова передадут в наши руки.

Рано утром, когда тюремщик в сопровождении стражи вошёл в тесную камеру Готье Маллере, она оказалась пустой. Ночью птичка улетела.

О том, кто помог ему бежать, так никогда и не узнали. Следствие вёл сам Этьен Марсель и грозил предать всю стражу в руки палача. Но никто ничего не видел и не слышал, как если бы живая плоть, состоявшая из двухсот фунтов костей и мяса, внезапно растворилась в воздухе.

А Марсель лишний раз убедился, что власть его была отнюдь не прочной. За фасадами введённых им новых учреждений продолжала действовать старая машина.

* * *

Колен и Одри расстались возле ратуши незадолго до сигнала к тушению огней. В ту минуту, когда их пути должны были разойтись, они ещё больше почувствовали и оценили связавшую их дружбу. Ответ Этьена Марселя на просьбу рибекурских крестьян был довольно уклончив. Обременённый заботами о Париже, озлобленный от трудностей правления, купеческий старшина не жалел прекрасных слов. Он поручил Одри передать крестьянам с берегов Уазы, чтобы они не теряли надежду. Окончив свою речь, он вложил в руку Одри два экю, а Колену велел поскорее вернуться к отцу, который был вне себя от тревоги.

Одри положил руку на плечо юноши, как и в первый день знакомства.

— Ну, Колен, не стоит расстраиваться, — сказал он. — Только женщины хнычут по каждому пустяку и трут глаза при разлуке. Мы с тобой едва ли когда-нибудь увидимся, но я долго буду тебя помнить. А теперь мне нужно поскорее выбраться за ворота, пока не потушили огни.

— Но что же ты скажешь своим землякам?

Одри пожал могучими плечами.

— Я им скажу: ничего хорошего не ждите от богатых! Надейтесь только на себя. Возьмите лук и стрелы, уходите в леса, выберите себе мудрых и храбрых вожаков и живите как свободные люди, пока за вами не придёт смерть. Лучше умереть молодым с гордо поднятой головой, чем дожить до старости, сгибая спину под ярмом. Прощай, Колен, и хоть иногда вспоминай Одри, который тебя очень полюбил.

Бунтарь резко повернулся и ушёл не оборачиваясь. Колен оставался на месте, пока мог видеть, как подпрыгивал на боку у Одри кожаный колчан. Горячая слеза скатилась по его щеке. Затем он пустился бежать по улице Мортельри[37], названной так потому, что там жили каменщики и маляры. Всецело поглощённый мыслями об Одри и о предстоящей встрече с отцом, он не заметил, как достиг Малого моста и очутился возле отцовской мастерской как раз в ту минуту, когда Ламбер уже запирал деревянным засовом дверь. Подмастерье не мог сдержать возгласа радости, на который выбежали Лантье и его друг, оловянных дел мастер Гийемен Дансель. У Данселя была страсть — он обучал птиц и заставлял соловьёв петь зимой под окнами Лувра.

Колен облегчённо вздохнул: он боялся встретиться с отцом. Напрасное беспокойство. Увидев сына, Лантье сразу же забыл свой гнев и крепко обнял мальчика. Он пылко сжимал его в объятиях и одновременно осыпал упрёками:

— Ах, Колен, ты загонишь меня в гроб! За эти два дня мои волосы поседели больше, чем за десять лет. Мне уже казалось, что тебя колесовали, задушили и повесили на Гревской площади. Какой лукавый бес втянул тебя в такие опасные дела? Одни ругали тебя, другие хвалили. Я узнал, что прево встал на твою защиту, и от улицы Малого моста до заставы все только и говорят, что ты спас Париж. Но я не знаю, что скажут завтра. В мою мастерскую явились люди из церкви Святого Северина и заявили, что мне придётся выложить пятнадцать ливров, чтобы стереть кровь, которую ты пролил в святом месте, а деньги эти должны пойти на покаянные мессы. Но, кажется, Готье Маллере, благодарение небу, вне опасности.

— Пожалуй, лучше бы он помер, — проворчал Дансель.

Возвращение Колена привлекло внимание соседей, и живописец поспешил увести сына в лавку. Гийемен Дансель стукнул кулаком по столу:

— Эй, Лантье, а теперь угости нас вином, да выбери получше! От подобных волнений у меня пересыхает в глотке, как в сильную жару.

Франсуа Лантье положил руки на плечи Колена.

— Что было, то сплыло, мой мальчик. Может, тебе и надо было так вести себя. Но для твоего благополучия, Колен, и для моего спокойствия нам на некоторое время следует расстаться. Боюсь, что в Париже скоро разгорится междоусобица. Тебе надо убраться в место более спокойное, за двадцать лье отсюда. Я отправлю тебя к моему брату Луи, который позаботится о тебе, как о родном сыне. В конце недели Гийемен Дансель отправится по делам в Бове, и ты дойдёшь с ним до Сен-Ле-де-Серана.

Часть вторая

Глава десятая

Колен и его спутник остановились на краю плоскогорья, поражённые величавой красотой открывшейся перед ними местности. Дремучий лес покрывал склоны холмов по обеим сторонам широкой долины Уазы. Среди зелёной, отливающей металлическим блеском листвы буков и нежной поросли орешника крупными тёмными пятнами выделялись кроны могучих дубов. То тут, то там в этом пенящемся до самого горизонта зелёном море поднимались к голубому небу похожие на часовых столетние вязы. Два ряда стройных тополей подчёркивали широкий изгиб реки, окутанной туманной дымкой. В небольшой заводи, поросшей у берегов тростником и осокой, гонялись друг за другом несколько зверьков с длинным туловищем, покрытым коричневой шерстью.

— Это бобры? — спросил Колен.

— Нет, выдры, их двоюродные сёстры. Они поедают жирных линей и карпов и опустошают речные глубины не хуже, чем англичане — Францию. Спрячемся! Поскорее спрячемся, Колен! Ты слышишь, как стучат подковы?

Поспешно свернув с грязной дороги, размытой дождями и изрезанной колёсами тяжёлых телег, они притаились в густых зарослях.

Вскоре показалось семь мчавшихся галопом всадников. На них были кольчуги и английские шлемы. Колен не мог оторвать взгляда от капитана, скакавшего впереди. Во всей его широкоплечей, коренастой фигуре ощущалась смесь грубой силы и ловкости. Мальчик тотчас же почувствовал к нему неприязнь и даже ненависть. Проживи он ещё хоть сто лет, никогда не забыть ему, с какой самоуверенной наглостью этот чужеземный солдат разъезжал по французской земле.

Всадники уже скрылись за поворотом, а Колен всё ещё был поглощён мечтами о мщении. Гийемен Дансель осторожно положил ему руку на плечо, чтобы вернуть его к действительности.

— Ах, почему при мне не было лука, Гийемен! Уж этот боров нажрался бы дорожной пыли.

— Там больше грязи, чем пыли, — ответил добродушный мастер с грустной улыбкой. — Как обидно, когда ты вынужден прятаться на своей родной земле! Вместо того чтобы готовить войско к походу на Париж, дофин лучше очистил бы страну от всего этого сброда, что жиреет на наших хлебах.

— А та деревня на берегу Уазы, вероятно, тоже в их руках?

— Не знаю, но не стоит туда заходить. Я раньше не раз бывал в этом местечке. Его называют Бомон. Прежде в это время года кругом уже зеленели поля овса и пшеницы, а теперь нивы брошены и лежат под паром. Пашни заросли дроком, и над хижинами не вьётся дымок. Говорят, несчастные вилланы прячутся в звериных логовах, словно волки или дикие кабаны.

Колен приготовился было рассказывать об Одри, смелом бунтаре, чьи стрелки не признают законов, но вовремя спохватился. Кроткий Дансель часто пускался в туманные рассуждения и порицал всех тех, кто с помощью хитрых уловок обходит распоряжения властей. Во время опасного пути Гийемен не раз пожалел, что покинул Париж. Его подбадривало только ожидание хороших заказов, так как далеко за пределами родного города он слыл искусным мастером. Но он глубоко вздыхал, подсчитывая, сколько лье ему ещё остаётся отмерить, прежде чем он доберётся до богатого города Бове.