Французский палач - Крис Хамфрис

– Понял! Я привлекаю к нам внимание. Но ты только подумай: он здесь, он здесь! Тут так и написано: «В присутствии его высокопреосвященства архиепископа Сиенского».

– Я умею читать.

Жан повернулся и зашагал по проулку, проходившему слева от собора, углубляясь в вонючее, потеющее, многолюдное сердце Тура, каким оно бывало в праздники. Фуггер двигался за ним по пятам, с вороном на плече. Проулок был таким узким, а дома по обе стороны от него были построены с такими уступами, что почти смыкались двумя этажами выше, так что птица не имела возможности лететь.

– Мы его догнали. Здесь то, что мы ищем. Мы можем получить ее обратно! – возбужденно прошептал Фуггер.

– Неужели? И как ты предлагаешь это сделать?

Фуггер схватил его за руку и затащил в какую-то нишу.

– У меня есть план. Мой утонченный и образованный ум поработал над этой проблемой и мгновенно дал ответ. Да, да! Это – великолепная возможность! Ты вызовешься стать палачом. Ты, в маске и с оружием, будешь стоять рядом с архиепископом.

– Фуггер, ты хочешь, чтобы я украл руку на глазах тысячи зрителей?

– А почему бы и нет? – Бегающие глазки Фуггера наконец остановились на Жане. – Ты ведь уже сделал это однажды!

На второй золотой из виселичной кружки они купили право воспользоваться соломенным тюфяком (днем он пустовал), по куску хлеба и мяса, немного кислого пива и даже получили несколько мелких монеток сдачи. Быстро проглотив свою долю, Жан сразу же улегся и попытался заснуть. Фуггер, наслаждаясь тем, что его разум работает относительно нормально, был полон решимости делиться результатами его работы. Он сел, изливая непрерывный поток слов.

– Нам нужен отвлекающий маневр. Ну, этим займусь я – мы с Демоном. На секунду мы отвлечем внимание от плахи… ой, прости – я знаю, что ты не пользуешься плахой… ну, от сцены. А ты тем временем притиснешь этого сатанинского червяка к стенке и заставишь отдать руку. Или даже лучше – пожар. Небольшой такой пожар, пусть поблизости загорятся какие-нибудь тюки. Пожар обязательно переполошит город – это ведь опасная штука. Я присутствовал на том огромном, когда половина Базеля сгорела. Да, пожар их отвлечет, ты приставишь меч к горлу его высокопреосвященства и…

– Клянусь бахромой на мошонке Сулеймана, ты заткнешься? – взревел Жан. – Мне нужно отдохнуть. У меня от усталости голова не работает. – Он перевернулся на бок. – Когда им нужны добровольцы в палачи?

– В три часа, у скотобойни. Казнь состоится в девять на главной площади.

– Значит, разбудишь меня в два. А пока, ради слез Мадонны, помолчи, – сказал Жан, закрывая глаза.

Фуггер некоторое время наблюдал за ним. При этом он дергался и чесался: его тело было таким же беспокойным, как и его мысли. Он не мог заснуть: ему казалось, что он проспал уже тысячу лет. А теперь нужно сказать так много, поделиться столькими планами! И больше всего ему хотелось участвовать в этом благородном приключений, приносить пользу, а не быть обузой, которую приходится таскать за собой. Он обязан сделать для этого цирюльника-варвара хотя бы такую малость.

И в эту минуту палач приоткрыл один глаз.

– Если хочешь сделать что-то полезное, пойди и узнай, что стало с мечом умершего палача.

* * *

Всего в двадцати шагах от того места, где захрапел Жан, лежал еще один палач – но этот отказался от надежды заснуть: его мысли заполняли картины, которые Анжелика принесла из епископского дворца, где исполняла роль одной из обитательниц Содома. В эту дождливую ночь он ждал ее у дворца, чтобы на рассвете проводить домой. И теперь она спала рядом с ним, а он лежал без сна. Его рука у нее под головой начала затекать, и он попытался вообразить какие-нибудь другие сцены, не такие дразнящие. Безуспешно.

Снизу, с улицы, донесся крик. Там началась ссора, слышались божба, звуки ударов. Осторожно выбравшись из постели, Хакон подошел к окну и пригнулся, всматриваясь в сумрак. Сквозь почти сомкнувшиеся крыши пробивалось достаточно света, чтобы в толстом грязном стекле возникло кривое отражение: очертания вьющейся бороды, густых русых волос, стянутых сзади, на шее, заколкой. Посадка головы, сильные очертания носа, бровей и лба – все это неизбежно напомнило ему отца. На долю секунды он закрыл глаза – и почти смог услышать его голос, рассказывающий саги о героях и древних богах. Маленький Хакон слушал, сидя на полу и прислонившись спиной к ножкам огромного дубового стула. Он изо всех сил старался запомнить эти повести. Мощный голос отца заставлял вибрировать дерево, и эта дрожь передавалась сердцу мальчика. Хакон копил слова саг на тот предсказанный ему день, когда он повторит их своему сыну. Но этот день так и не настал.

Позади него раздался стон, а потом – тихий смешок. Хакон полуобернулся, и отражение обернулось вместе с ним. Его отец исчез, сменившись сатиром, слизывающим сахар с мясистых губ. Сатиром – и в то же время им самим, мужчиной, который теперь жил на деньги тех, кого облизывали.

– Кровь Одина! – прошептал Хакон. Он больше не смеет произносить свою правду вслух.

А в этом городе погибнут люди, которые сделали именно это. Назвали во всеуслышание имя своего Бога. Люди, которые оказались смелее нынешнего Хакона.

Он вышел во вторую из убогих комнатенок, которые он делил с Анжеликой. Там, в логове из старых ящиков, погруженный в сон об охоте, гончий пес Фенрир рычал и дергался всем своим длинным серо-белым телом. Пес был единственным верным спутником Хакона: они не расставались с того дня, когда пять лет назад на разграбленной ферме во Фландрии Хакон подобрал тихо скулившего щенка, еще слепого. Он был результатом скрещения волков и их быстроногих преследователей, но, как и его хозяин, в городском безделье начал толстеть.

Хакон нагнулся, чтобы почесать за крупными ушами. Фенрир застучал хвостом по деревянному полу, а его необычные квадратные волчьи глаза заблестели от удовольствия. Протянув руки через пса, Хакон принялся копаться в обломках своей прежней жизни: в одежде, сумках и безделушках, которые скопились у него за долгие годы службы наемным солдатом. Где-то глубоко в них было зарыто его наследие. Пусть рассказы отца и позабылись – от него осталось хотя бы это.

Хакон услышал знакомый стук костей, спрятанных в глубине глубокого мешка, и извлек оттуда потрепанный кошель из коричневой шерсти. Его горловина была заткнута поблекшей льняной тряпицей, которая раньше была зеленой. Он вытащил ее и расстелил на полу между псом и собой, а потом высыпал на нее содержимое мешочка.

Камней с рунами было двадцать четыре. Каждый диск имел форму и размер кружка, получающегося при соединении большого пальца и указательного. Когда его отец вместо желанного кита убил нарвала, он увидел в этом знамение, посланное самим Одином, и на костяшках, сделанных из бивня нарвала, вырезал руны Одина. Хакон наблюдал за тем, как отец день за днем проводит, вырезая и полируя кости. Потом тот долго размышлял и постился – и наконец схватил свой самый тонкий резец и нанес на кость очертания рун. Красящий состав он уже приготовил, смешав собственную кровь, несколько видов глины и ржавчину. Свежевырезанные знаки впитали в себя красную краску, которая до сих пор не потеряла яркости.