Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

— Если ты ему поверил, ты полный дурак, — заявил я. — Неужели не ясно: ты оставался бы королем до тех пор, пока был бы ему нужен, а потом тебя убили бы.

— А теперь меня убьет Альфред, — с несчастным видом сказал Этельвольд.

— Ему бы полагалось тебя убить, но я у тебя в долгу.

— Думаешь, сможешь уговорить его оставить меня в живых? — с надеждой спросил наш пленник.

— Уговаривать будешь ты. Ты встанешь перед ним на колени, скажешь, что ждал только случая сбежать от датчан, и вот наконец тебе это удалось. Скажешь, что ты ушел от них, отыскал нас и явился, чтобы предложить королю свой меч.

Этельвольд молча уставился на меня.

— Я у тебя в долгу, — объяснил я, — поэтому дарую тебе жизнь. Я развяжу тебе руки, ты пойдешь к Альфреду и объявишь, что присоединяешься к нему, что мечтал об этом с самого Рождества. Понял?

— Но дядя меня ненавидит! — нахмурился Этельвольд.

— Конечно ненавидит, — согласился я, — но если ты встанешь перед ним на колени и поклянешься, что никогда не нарушишь ваш союз, что Альфреду останется делать? Он обнимет тебя, вознаградит и будет тобой гордиться.

— Правда?

— Если ты скажешь ему, где датчане, — вставил Пирлиг.

— Это я знаю! — обрадовался Этельвольд. — Они идут на юг из Сиппанхамма. Во всяком случае, шли на юг этим утром.

— Сколько их?

— Пять тысяч.

— Они направляются сюда?

— Они направляются туда, где находится Альфред, где бы тот ни был. Они решили воспользоваться шансом его уничтожить и надеются потом все лето заниматься грабежами и развлекаться с женщинами. — Этельвольд произнес это так жалобно, что я понял: он и сам тешился мечтами разграбить Уэссекс.

— Ну а сколько человек у Альфреда? — спросил он.

— Три тысячи, — ответил я.

— Всемилостивый Христос! — испуганно проговорил Этельвольд.

— Ты всегда хотел быть воином, и вот тебе представляется прекрасная возможность продемонстрировать свою храбрость.

— Господи Иисусе!

Последний свет угас. Луны на небе не было, но мы все время старались держаться так, чтобы река оставалась слева, поэтому не боялись заблудиться. Спустя некоторое время мы увидели свет костров над темными холмами и поняли — впереди лагерь Альфреда.

Тут я повернулся в седле, и мне показалось, что я вижу такое же сияние на севере. Армия Гутрума.

— Если ты отпустишь меня, — сказал Этельвольд, надувшись, — что помешает мне вернуться к Гутруму?

— Абсолютно ничего, кроме уверенности, что я тебя выслежу и убью.

Он немного поразмыслил над этим.

— Ты уверен, что дядя хорошо меня встретит?

— С распростертыми объятиями! — ответил за меня Пирлиг. — Словно блудного сына. Твое возвращение отметят закланием телят и пением псалмов. Только скажи Альфреду то же самое, что сказал нам, а именно: что Гутрум марширует в нашу сторону.

Мы достигли Вилига, и ехать стало легко, ведь свет лагерных костров сделался куда ярче.

На краю лагеря я перерезал веревки, связывавшие Этельвольда, и отдал ему мечи. У него их было два: один — длинный, а второй — короткий «сакс».

— Ну, мой принц, — сказал я, — ничего не поделаешь: пришло время пресмыкаться перед дядюшкой!

Мы нашли Альфреда в центре лагеря.

Король расположился довольно скромно. У нас не хватало лошадей, чтобы впрячь их в телеги с палатками и мебелью, поэтому Альфред сидел на расстеленном плаще между двумя кострами. Он выглядел удрученным, и позже я выяснил, что тем вечером король созвал армию и произнес речь, но речь эта, как признал даже Беокка, получилась весьма и весьма неудачной.

— Это больше смахивало на церковную проповедь, — мрачно сказал он мне.

Альфред призывал Бога, рассказывал о доктрине справедливой войны Блаженного Августина, говорил о Боэции и царе Давиде, и эти слова бесконечным потоком лились на головы усталых и голодных людей. Теперь Альфред в обществе своих военачальников ужинал черствым затхлым хлебом и копчеными угрями. Отец Адельберт, священник, сопровождавший нас в Сиппанхамм, играл на маленькой арфе похоронную песнь.

«Это надо же было выбрать такую мелодию», — подумал я. И тут король увидел меня и махнул Адельберту, велев тому замолчать.

— Есть новости? — спросил Альфред.

Вместо ответа я отошел в сторону и поклонился Этельвольду, жестом указав ему на короля.

— Мой господин, — сказал я Альфреду, — я привез твоего племянника.

Альфред встал.

Король был застигнут врасплох, тем более что Этельвольд не казался пленником, ведь мы вернули ему мечи. Этельвольд выглядел прекрасно и, честно говоря, вообще-то больше походил на короля, чем его дядюшка, — статный, красивый, совсем еще молодой, мой ровесник, тогда как Альфред настолько исхудал и осунулся, что казался куда старше своих двадцати девяти лет. И если Альфред растерялся, то Этельвольд продумал все заранее. Он отстегнул мечи, с громким лязгом бросил их к ногам дяди, потом встал на колени и, сложив руки, посмотрел королю в глаза и с показным ликованием воскликнул:

— Наконец-то я тебя отыскал!

Король, все еще пребывавший в замешательстве, не нашелся что ответить, поэтому я шагнул вперед.

— Мы нашли его в холмах, мой господин. Он искал тебя.

— Я сбежал от Гутрума, — продолжал Этельвольд. — Хвала Господу, мне удалось сбежать от этого язычника!

Он подтолкнул свои мечи к ногам Альфреда.

— Мои мечи — теперь твои, о мой король!

Столь экстравагантная демонстрация преданности не оставила Альфреду выбора: он поднял племянника и обнял его.

Люди вокруг захлопали в ладоши, а потом Этельвольд рассказал свои новости, которые пришлись как раз кстати: Гутрум находился на марше, и вместе с ним шел Свейн Белая Лошадь. Они знали, где находится Альфред, и их войско в пять тысяч человек двигалось сюда, чтобы сразиться с нами на холмах Вилтунскира.

— Когда они будут здесь? — спросил Альфред.

— Они должны добраться до холмов завтра, мой господин, — ответил Этельвольд.

Итак, Этельвольда усадили рядом с королем и дали ему воды, что вряд ли было подходящим угощением в честь возвращения блудного принца и заставило его бросить на меня недовольный взгляд. И тут я увидел среди спутников короля Харальда, шерифа Дефнаскира.

— Ты тоже здесь? — удивленно спросил я.

— Я привел пятьсот человек, — гордо ответил он.

Мы не ожидали, что явятся новые люди из Дефнаскира и Торнсэты, но шериф Харальд привел четыреста своих воинов и еще сотню из Торнсэты.

— Там и без того хватит сил, чтобы защитить побережье от флота язычников, — сказал он, — и Одда настаивал, чтобы мы помогли сразить Гутрума.

— Как Милдрит?

— Она молится за упокой души своего бедного сына, — ответил Харальд, — и за всех нас.

После еды стали читать молитвы. Молитвы теперь были везде и всюду, и я попытался было от них сбежать, но Пирлиг меня остановил.

— Король хочет с тобой поговорить, — сказал он.

Некоторое время мне пришлось ждать, пока епископ Алевольд кончит гундосить, после чего Альфред захотел узнать, вправду ли Этельвольд убежал от датчан.

— Именно так он сказал, мой господин, — ответил я, — а я знаю только одно: мы его нашли.

— И от нас он не убежал, — добавил Пирлиг, — хотя мог бы.

— Похоже, мальчик взялся за ум, — заметил Альфред.

— Так возблагодарим же за это Господа, — заключил священник.

Альфред помолчал, глядя на тлеющие угли лагерного костра.

— Я выступал нынче вечером перед армией, — наконец сказал он.

— Я слышал об этом, мой господин, — отозвался я.

Он испытующе посмотрел на меня.

— И что именно ты слышал?

— Что ты прочел людям проповедь, мой господин.

Альфред вздрогнул, но сдержал недовольство и спросил:

— А что, интересно, они хотели услышать?

— Ну, что ты поведешь их в бой и готов умереть вместе с ними, — ответил Пирлиг.

Альфред ждал дальнейших объяснений.

— Им плевать на Блаженного Августина, — продолжал Пирлиг, — их заботит только безопасность своих близких, эти люди хотят сохранить свои земли и остаться свободными. Они хотели услышать от тебя, что мы победим. Они хотели узнать, что датчанам суждено погибнуть. Они, наконец, хотели услышать, что разбогатеют благодаря захваченной добыче.

— То есть все сводится к жадности, мести и эгоизму? — поинтересовался Альфред.

— Если бы у тебя была армия ангелов, мой господин, — ответил Пирлиг, — речи о Боге и Блаженном Августине, без сомнения, разожгли бы их пыл, но тебе придется сражаться бок о бок с простыми людьми, а чтобы вдохновить смертных, нет ничего лучше трех вышеупомянутых мотивов.

Альфред нахмурился, услышав такой совет, но не стал спорить.