Коммунисты - Луи Арагон

нарисованный по розоватому фасаду, окаймлял оба окна, выходивших на улицу.

Это была дачка мадам Жедальж. Так она была известна почтальону. Но теперь почтальон туда не ходил. Да и незачем было почтальону месить грязь. Даже южноамериканцы получали корреспонденцию на Париж. Из их виллы доносились звуки гитары и смех. А в домик мадам Жедальж, прыгая через лужи, ходила женщина, жившая по соседству; опа приносила провизию господину, снявшему дачу. Или, вернее, жильцу, которого поселила там в начале октября дама, снявшая дачу у мадам Жедальж. Тяжело больной. Нуждается в абсолютном покое, в полной тишине… Мадам Жедальж уехала, испугавшись разговоров, что здесь того и гляди можно очутиться под обстрелом немецкой дальнобойной артиллерии. А потом вой сирен при воздушной тревоге здесь, в этом безлюдье, был просто невыносим, он действовал ей на нервы, да и до мясной было слишком далеко.

Молодая дама, снявшая дачу, раз в неделю навещала своего дядю. Она приносила ему то книги, то фуфайку, то чего-нибудь сладенького… Дядя, верно, скучал. Один раз она пропустила свой день, он напрасно прождал ее и очень беспокоился, что она не идет, хотя и старался не подать виду… но это и так было ясно. Правда, она пришла на этой же неделе, вечером, с опозданием на два дня. Ее видели в переулке, по которому обычно идут, чтобы сократить путь с вокзала. Она шла не одна. С ней была другая дама, постарше, в большой шляпе. И потом стала ходить уже эта дама. Молоденькая больше не появлялась. Жилец был не из тех, кого можно расспрашивать. Но он сам сказал: «Племянница уехала в провинцию…» Ничего удивительного. Из Парижа все уезжали в провинцию. Жилец был очень приличный господин, тихий, одевался как все люди. Дома он снимал пиджак, аккуратно вешал его на спинку стула и ходил так, в расстегнутом жилете. На вид ему было лет пятьдесят пять. Седые усы с рыжиной на концах, а волосы еще не совсем белые, чуть курчавятся, потому что ему уже пора стричься, а он никуда не выходит. Роста не большого и не маленького. Телосложения скорее плотного. А лицо приветливое. Если не знать, никогда не скажешь, что он болен. Зато на столе выстроена целая батарея пузырьков.

С тех пор как Маргарита Корвизар держала связь с товарищем, жившим на даче Жедальж, она ничего не знала о Розе Дюселье, то есть о Маринетте. Трудно заставить себя мысленно говорить Маринетта, а не Роза. Надо привыкнуть. Она знает, что Маринетта в отъезде. Тут нет ничего удивительного. И все же… У Пале-Рояля она встречается с молоденькой девушкой, с которой ее свела Роза… да нет же, не Роза, а Маринетта! Та передает ей материалы, а она уже доставляет их «больному» на дачу. Кроме того, она отдала в починку его радиоприемник. Ну, как же можно такому человеку без радио? Маринетта была очень довольна, что Маргарита не узнала «больного». Его фотография не раз помещалась в «Юманите», и все-таки она не узнала. Кроме всего прочего, у Маргариты были и свои домашние заботы: мать с каждым днем сдает, бывают минуты, когда она бог знает что говорит. Трудно также совмещать поездки за город и в другие места с работой у господина Ватрена. Заместитель господина Ватрена требует пунктуальности, да и сам патрон наезжает два раза в неделю из департамента Уазы, где расквартирована его часть.

Маринетта разъезжает по всей стране. Она побывала в Бордо, в обеих Шарантах, в департаменте Луары, Верхней Луары, в Лионе… И все это в кратчайший срок. Мешкать нельзя. Выспаться можно в вагоне, на вокзале в ожидании поезда. Приезжать лучше рано утром, как можно раньше… К счастью, ее кудрявая головка одарена поразительной памятью: она помнит наизусть адреса секретарей всех департаментских отделений «Французских девушек», а связь с членами коммунистической партии будет налажена через «Французских девушек». Почти всюду Маринетту встречали с распростертыми объятиями, даже и некоммунисты. Таким путем легче всего связаться с товарищами — с женщинами и с непризванными в армию мужчинами. В одном из центральных городов у нее, правда, были неприятности с подлецом, переметнувшимся в другой лагерь. Сперва ей показалось, что его жена, торговавшая спиртными напитками, приревновала к ней мужа: во время их разговора в комнате за лавочкой жена то и дело входила, словно не желая оставлять их одних. Но очень скоро Маринетта поняла, чем здесь пахнет: жена дрожала, как бы мужа не втянули в работу, и этим страхом, написанным на лице у жены, буквально сочилось каждое слово мужа. Он уверял, что ничего нельзя сделать: пакт всех деморализовал… — Послушай, — убеждала его Маринетта, — такой человек как ты… секретарь федерации… партия рассчитывает на тебя! — Тут как раз вошла жена и, услышав эти слова, рассвирепела. Она чуть не выставила гостью за дверь: в лавке полно народу… а здесь такие разговоры! Собственно, это был почти единственный случай… В Сент-Этьене одна девушка тоже оказалась не на высоте; и что всего досаднее, — там она пользовалась авторитетом. Как поступит она, так поступят и остальные. Правда, надо сказать, это люди не из рабочей среды… мелкие буржуа… стоило только посмотреть, как они живут! Когда все шло гладко, они оказывали немало услуг, ну а сейчас потеряли голову… Но это, во всяком случае, исключения. Всюду, как только Маринетту узнавали, люди успокаивались, сейчас же соглашались работать, даже сами просили работы… А тот тип уверял, будто пакт деморализовал товарищей! Как бы не так… даже удивительно — пакт сразу же приняли на веру: если русские так поступили — значит, это правильно… партия говорит, что это хорошо — значит, хорошо… Но настоящего обсуждения не было. Обсуждать начали только теперь. Только теперь его разъясняют. А как принимают листовки, литературу! Задают вопросы, как понимать то, как понимать другое; и не для того, чтоб критиковать, не потому, что не доверяют. Они хотят знать, что ответить сомневающимся. Хотят заткнуть глотку подлецам. Им нужны убедительные доводы. И всюду то же самое: стоит очутиться среди своих — все равно где: в рабочей квартирке, в бараках на городской окраине, в деревенском домике, в такой разной и в то же время такой одинаковой обстановке, — всюду, не успеет Маринетта снять шляпу и плащ, а хозяйка собрать ей поесть — верно, она очень утомилась с дороги — и уже со всех сторон на нее сыплются вопросы. И как все ее слушают, как слушают эту кудрявую девочку с немного усталыми глазами, которая