Братья Ждер - Михаил Садовяну

Потому Ждер и решил, что лучшего пути для него не может быть. Впереди ехал Ботезату, чтобы окликать или отвечать на языке османов, а Ждер следовал за ним. Они не переговаривались и не подавали друг другу знаков при встречах с людьми. И останавливались они теперь на самых бойких постоялых дворах. В сутолоке и многолюдье тебя не замечают, если ты ничем не выделяешься — ни своим поведением, ни одеждой; занятые разговором собеседники не слушают тебя, разве только ты вдруг взберешься на забор и будешь выкрикивать непотребные слова.

Все, что произошло на Дунае, Ждер таил в себе, как в могиле, хранил до времени, когда можно будет поведать об этом своим родным. Любопытно им будет слушать его рассказы в зимний вечер. В печке трещат дрова и пылает огонь, матушка слушает, радуется и хлопает в ладоши, а старый конюший молчит, и лишь глаза у него блестят. Тут же у стола стоит Марушка и не спускает с него глаз. Сверкают сережки в ушах Кандакии, а Кристя, развалившись в широком кресле, пыхтит и дожидается своей очереди, чтобы поведать что-нибудь еще более невероятное, чем все приключения Ионуца.

«Прежде всего старайся оставаться незаметным… — наставлял племянника в вечерний час архимандрит Амфилохие. — Надо смело и уверенно идти вперед, не опасаясь людей. Если станешь робеть — вызовешь подозрения и тебя схватят, а если будешь идти твердой поступью — тебя пропустят».

Добрые наставления. Ждер старался следовать им. Разум подсказывал ему, что лучших наставлений не может быть.

У него укреплялась вера в себя, появлялись новые силы, они расцветали в нем подобно цветам, и все же иной раз откуда-то из глубокого омута вылезал шалый бесенок. То были остатки ребяческого безрассудства, и Ждер решил про себя отбросить его, как головастик, вырастая, расстается со своим хвостом.

Однажды он разыскивал постоялый двор на окраине города, который назывался Софией. Нигде не было места, все караван-сараи для христианских купцов были забиты людьми, лошадьми, подводами. Была пятница, в мечетях служба кончилась; муэдзины дважды прокричали с минаретов, призывая правоверных совершить намаз, и те, преклонив на коврик колени, омыли в пыли свои лбы и кончики пальцев; греческие и армянские купцы могли теперь свободно отправиться в дорогу, освободив комнаты на постоялых дворах. Именно в такой час Ждер и Ботезату надеялись найти пристанище для своих коней. Человеку всегда легче, чем скотине. Он пристраивается где-нибудь под сводами караван-сарая, садится среди других на циновку и смотрит, как харчевник крутит над жаровней вертел с бараньим жарким, какого не найдешь на всем белом свете. Название у него некрасивое — «кебаб», но вкус такой, что язык проглотишь. Подобного яства нет у нас в Молдове. Целый барашек нарезан кусками и нанизан на вертел: красные угли пышут на него жаром, а корчмарь помахивает на сочную нежную тушку веничком, обмакнув его в жир и чесночный соус. Когда кебаб подрумянится, алчущий протягивает свою миску корчмарю, и тот большущим ножом, острым, как бритва, отрезает поджаренные кусочки с одной стороны и с другой, а ту часть, которая еще не зажарилась, вновь окропит подливкой, и вертел, укрепленный на шкивах, продолжает крутиться. Ты как начнешь есть, все позабудешь, даже своих родителей.

Только подумав об этом и представив себе такую картину, конюший Ждер почувствовал, как он голоден. В то утро он ничего, кроме воды, не брал в рот. У татарина тоже вытянулось от голода лицо.

— Давай, Ботезату, поищем постоялый двор, — сказал Ждер.

Но, произнеся эти слова, он вдруг остановился. На большую площадь стекались на халку [65] всадники. В стороне толпилось множество народу. Мужчины, женщины, дети забирались на плетни, на крыши домов, чтобы лучше все видеть. В центре, на лужайке, остановился Храна-бек, — так из уст в уста передавали его имя; он осадил своего коня, сбруя которого украшена была серебром и кораллами. Подняв бороду, он горделиво осматривался, а вокруг него теснились чиновники и служители, находившиеся в его подчинении. Через свободный проход въезжали на площадь татарские конники и турецкие спагии из Анатолии, в ярких одеждах, с цепочками на шее и в меховых шапках с перьями. Это были отборные воины Оттоманской империи, коим дозволялось надевать в такие дни праздничную одежду, добытые в боях драгоценности и оружие побежденных и зарубленных.

Они прибывали так поспешно и в такой суматохе, что Ждера подхватило как волной и понесло вместе со всеми. Его гнедому пришлось сделать несколько скачков, чтобы выбраться из давки, а потом он спокойно зашагал среди других коней. Ботезату со своим конем остался в стороне, Ионуц потерял его из виду.

Так Ждер и двигался среди всадников и воинов, пока не очутился близ Храна-бека. Тут выступил вперед один из пеших глашатаев и выкрикнул приказ:

— Всадникам спешиться! Сомкнуть ряды, оттеснить толпу! Образовать на середине площади круг, чтобы он был свободен для халки! Все должны спешиться, кроме самого Храна-бека и начальников янычарских полков, надсмотрщиков и чаушей, которые окружают Храна-бека. А прежде чем начнется халка, сиятельный Храна-бек желает посмотреть греческую борьбу. Для этого привели евнуха по имени Узун, известного борца, который готов трижды помериться силами с тремя борцами.

Прокричав эти приказы, глашатай отступил назад, и трубач, стоявший за всадниками, окружавшими Храна-бека, затрубил в рог.

Конники спешились. Каждый держал своего коня под уздцы. А в центре, на лужайке, появилось уродливое существо — черный, голый по пояс великан, обмазанный маслом. Он блестел на солнце и озирался вокруг; на его маленьком, узком лбу лохматились густые брови. Скрестив на груди руки, он поиграл мускулами, потом подбоченился и широко расставил ноги, ожидая противника.

Спешился и Ждер. Воины удивленно посмотрели на него, не понимая, откуда он появился среди них. Они переглядывались, подталкивали друг друга локтями, скалили зубы, но пока не решались выгнать незнакомца из своих рядов. Наклоняясь, он что-то шептали на ухо друг другу — по-видимому, различные предположения.

Ища глазами противника Узуна, Ждер вдруг заметил на краю площади Ботезату верхом на коне. Держался он почтительно, как и подобает слуге.

Глашатай снова выступил вперед:

— Сиятельный Храна-бек ждет противника борца Узуна! Разрешается выйти любому желающему, правоверному или гяуру, ибо сегодня радостный день — праздник в честь его величества Мехмета, императора императоров. Храна-бек обещает двадцать пять пиастров каждому из первых трех храбрецов, которые отважатся помериться силами с Узуном.

Среди татар началось оживление. Они старались вытолкнуть вперед своих борцов. Вышли два коренастых, широкоплечих воина, поклонились Храна-беку, затем сняли шапки, разделись до пояса и бросили все на землю, под ноги господским коням. Раздались возгласы одобрения. Но едва один из воинов успел снять одежду, как Узун тут же набросился на него, пытаясь обхватить его за пояс.

— Балайкан! Балайкан! — послышались возгласы. — Илкове Бараным!

Охваченный нетерпением, Ждер догадался, что татары подбадривают криком своего борца.

И в самом деле, Балайкан не поддавался. Он вывернулся, уперся рукой в грудь Узуна и оттолкнул его. Однако евнух, ухватив Балайкана за руку, дернул его на себя и прижал к груди, а другой рукой зажал, как клещами, его шею. Ионуц не успел и глазом моргнуть, как Балайкан уже лежал на земле, а Узун сидел верхом на нем, затем, повернувшись, удобно устроился на нем, как на кресле.

— Отсчитать Балайкану двадцать пять пиастров, приказал Храна-бек.

Узун поднял лежавшего воина и, ухмыльнувшись, похлопал по спине. Затем резко повернулся и, прыгнув как барс ко второму татарину, обхватил его за пояс.

Зрители не успели даже крикнуть после первой победы Узуна. Даже передохнуть не могли. Вся площадь замерла, когда Узун схватил второго татарина в охапку, прижал к себе, затем покружив, приподнял так, что ноги воина оторвались от земли, и бросил его наземь, как мешок. Так была одержана вторая победа.

Народ вдруг зашумел. Но не из-за второй победы Узуна, а потому что со стороны толпившихся воинов выступил еще один борец, пожелавший заработать двадцать пять пиастров.

— Халай-халай! — кричали татары. — Он не из наших!

— Достаточно было ваших, — возражали спагии.

Глашатай вновь выступил вперед, чтобы прокричать призыв.

Слегка наклонившись вперед, новый борец быстро прошел вперед и сбросил с себя одежду. Георге Ботезату, находившийся среди всадников, не удержался и вскрикнул, ибо узнал того, кто устремился на середину площади.

— Да хранит его господь! — вздохнул он, не осмеливаясь перекреститься.

Узун, сбычившись, бросился на Ждера. Ждер увернулся и обошел его. Черный великан опять двинулся на него. Ионуц остановился, выпятив грудь. Тогда все увидели, что он высокого роста и отлично сложен. Некоторые разглядывали его с удовольствием и надеждой. И на этот раз Ждер не подпустил арапа. Выпрямившись, он пружинисто переступал, тогда как Узун с громким сопеньем приближался к нему. Внезапно по-тигриному прыгнул. Ионуц отпрянул в сторону, пропустив его, нагнулся, поднял с земли горсть пыли, быстро осыпал ею плечи и затылок евнуха, а остатками потер себе ладони. Двумя ловкими прыжками он очутился справа от Узуна, ударил его по руке, третьим прыжком он был уже слева от арапа и снова намеревался ударить его. Но Узун гневно взвыл и бросился на противника. Резко схватил Ионуца за обе руки. В то же мгновение Ждер повалился навзничь, увлекая за собой Узуна; но когда Узун падал на него, он, упершись ногами в живот противника, перебросил его через голову. Мгновенно вскочив, он был уже на Узуне, который даже не успел еще коснуться затылком земли.