Исчезнувшее свидетельство - Борис Михайлович Сударушкин

раз спустимся в это подземелье.

– Зачем? – удивился я, выслушав это предложение без восторга.

– Мне не дает покоя люк в потолке помещения, соединенного трубой с Москвой-рекой. Куда он ведет? Может, в подземелье есть более легкий и простой путь?…

На следующий день мы опять спустились в это помещение. Константин уже хотел по скобам подниматься вверх к люку, как вдруг послышался громкий всплеск воды. О том, что случилось дальше, Константин так написал в своем незавершенном рассказе:

«Плеск воды насторожил нас. Чтобы не выдать себя, мы погасили фонарик, заглянули в трубу и увидели, как в ее просвете со стороны реки показалась лодка и силуэты людей. Один из них ловко перебрался в трубу, придерживая в руке фонарь. За ним последовал второй. Первый зажег фонарь, и они стали проворно продвигаться по трубе. Уверенные действия людей говорили о том, что они тут не впервые и проникают не через люк, как мы предполагали, а с Москвы-реки. Продвигаясь вперед, незнакомцы о чем-то переговаривались. Слова звучали неразборчиво: труба искажала звуки, да и длина ее была более сотни метров. Интуитивно почувствовав, что с незнакомцами встречаться рискованно, мы бесшумно вернулись в тоннель и быстро поднялись наружу».

Константин оказался прав – когда мы сообщили начальству о находке подземелья, нас за самовольное проникновение в него хотели даже подвергнуть аресту, но ограничились выговором. Трубу к Москве-реке заложили кирпичом, железную дверь в цоколе храма опечатали и выставили около нее круглосуточную охрану.

Когда про открытое нами подземелье каким-то образом узнали ученые и обратились с просьбой осмотреть его, руководство Управления строительством Дворца Советов, явно по подсказке свыше, ответило им, что подземелье обрушилось и, кроме того, интереса для научных исследований не представляет.

Среди этих ученых был археолог Стеллецкий, еще с дореволюционных лет занимавшийся поисками библиотеки Ивана Грозного. Но и его усилия получить доступ в подземелье окончились неудачей. Я не сомневаюсь, главную роль здесь сыграло то обстоятельство, что этим подземным ходом можно было проникнуть в Московский Кремль. Тоннель замуровали, рассудив, что спокойствие и безопасность вождя важнее, чем археологические изыскания.

Спустя некоторое время после этой истории Стеллецкий нашел нас с Константином, подробно расспросил о нашей экскурсии в подземную Москву. Он не сомневался – тоннель за железной дверью, которую мы не могли открыть, вел к библиотеке Ивана Грозного. Я целиком разделяю его уверенность.

Что касается выяснения причин самоубийства Веретилина, то здесь я ничем не могу помочь, поскольку впервые встретился с ним на юбилее Ивана Алексеевича. Кстати, племянник Пташникова Жохов зачем-то нашел меня в Москве и долго расспрашивал о книжной коллекции своего родственника – действительно ли она представляет собой большую ценность.

Да, чуть не забыл. Сразу после юбилея мне позвонил из Переславля Тучков и интересовался Веретилиным – что он за человек, давно ли я его знаю. Но вряд ли Тучков, с которым я знаком уже не первый десяток лет, каким-то образом причастен к самоубийству Веретилина.

Глава седьмая. Несостоявшееся опознание

Рассказ учителя Тучкова

Не знаю, как бы я поступил в дальнейшем, если бы не самоубийство Веретилина. Возможно, история, которую я решил рассказать, так и осталась бы только в моей памяти. Теперь, после гибели Веретилина, мои воспоминания вряд ли кому навредят, но помогут высветить еще одну страницу истории минувшей войны, возможно, раскрыть загадку еще одной человеческой судьбы…

Начать придется издалека, а завершится мой рассказ описанием того самого юбилея, на котором я встретился с Веретилиным. Меня не отпускает мысль, что, хотя и косвенно, я причастен к его смерти, что, если бы я пересилил свое любопытство, он остался бы жив, не прервал бы свой жизненный путь собственной рукой…

Хотя бы на время постараюсь забыть об этом, иначе связного рассказа у меня не получится…

Мои родители погибли в Ленинграде во время бомбежки судостроительного завода, на котором оба работали. Других родственников у меня не было, так я очутился в детском доме у станции Ржевка под Ленинградом. Было мне тогда двенадцать лет.

В конце марта 1942 года наш детдом из-за близости к станции, где стояли воинские эшелоны, тоже попал под обстрел, рухнул потолок спальни и упал на спинки кроватей. Помню, лежим на полу, боимся пошевелиться. Директором у нас был молодой учитель Виктор Степанович. Как ни просился, на фронт его не взяли, а прислали к нам в детдом, где он был и директором, и завхозом, и грузчиком, и нянькой.

На плечах, под мышкой, волоком на одеяле он вытащил из здания малышей, а которые постарше, глядя, как он надрывается, сами выползли. Несколько раз пришлось ему возвращаться назад, чтобы найти тех, кто от страха спрятался под кроватями, в самых темных углах. И только всех вытащил – снаряд угодил в дом, на его месте вырос огромный столб обломков и пыли. Многих тогда Виктор Степанович от смерти спас.

Несколько дней после этого обстрела мы ютились в бомбоубежище, а потом нас вывезли в деревню, чтобы подготовить к эвакуации в тыл. Перемыли в маленькой деревенской бане, выстирали белье перед дальней дорогой и усадили на берегу Ладоги в катер. Перегруженный, он едва тащился, а тут еще кто-то сказал, что за день перед тем фашистские самолеты потопили точно такой же катер с детьми. Но нам повезло, может, пасмурная погода помогла.

В приемном пункте на другом берегу озера нас покормили, ночью посадили в поезд и доставили в Ярославль, на станцию Всполье. Отсюда пешком через весь город добрались до пристани на Волге, потом пароходом – до Никольского монастыря под Костромой, где разместился детский дом для детей-ленинградцев. До сих пор помню, как на берегу нас встречали жители ближайших деревень, женщины со слезами и вздохами протягивали крутые яйца, яблоки, пресные колобушки.

На территории монастыря чудом уцелело здание богадельни, в нем мы и устроились. Всем было тяжело, но как вспомню, сколько забот легло на плечи Виктора Степановича, единственного мужчины среди наших воспитателей, так и сейчас удивляюсь, как он выдержал. Был у нас сначал завхоз из местных, поработал несколько дней – и сбежал. Вот и пришлось Виктору Степановичу, в придачу к своим заботам, взять его обязанности на себя. Шутка ли – обуть, одеть, накормить и обогреть более сотни мальцов! Можно без преувеличения сказать, что на новом месте он еще раз детей от смерти уберег.

Когда мы немного окрепли, стали помогать взрослым: подростки убирали картошку, заготавливали дрова на зиму, младшие собственную живность выращивали. Начались школьные занятия – и тут Виктор