Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

Но Челюсть бездействовал и тревожно вслушивался в уже ритмичную работу мотора, словно это было столь важно с точки зрения превращения пышущего здоровьем Алекса в череп бедного Йорика. Шляпа ты, Коля, бездарь и лопух, под стать твоим локаторам, шляпа ты, Коля, и балда, потерял форму, засиделся в кабинетах и на совещаниях, закрутился в словопрениях с Маней и Бритой Головой и совсем забыл об оперативной хватке, утратил былой собачий нюх.

Я еще раз ласково похлопал его по плечу и обнял за талию, словно перед танцем на катке Нечистых прудов, Змеиная лапа Алекса умопомрачительно изящнейшим образом прощупала оба нижних кармана куртки и, обнаружив ЦБ-447 (если не ошибаюсь, именно так называлась эта вершина научно-технической мысли с выдвигающейся иглой), несуетливо и неназойливо извлекла сей предмет на свет Божий и переложила игрушку к себе в карман. Дурак, он даже руку держал в кармане штанов, на носовом платке, вытирал ее, неврастеник, прежде чем приступить к нейтрализации лучшего друга.

– Садись! Руки вверх! – скомандовал я.

Только тогда он и заметил “беретту” в моей руке, калибр 6,4 мм, убойная сила что надо и скорострельность ненамного хуже, чем у пистолета-пулемета “венус”.

– В чем дело, старик?

Старик! Так и пахнуло античным прошлым, когда неуклюжий и ушастый юноша в клешах открыл дверь заветного кабинета, и рванул ветер, и сверхсекретный документ, как змей бумажный, взлетел над площадью… много воды утекло с тех пор, старик, старина, старче. Римма ему нравилась всегда, еще со времен ухаживаний за Большой Землей, и в последний раз, когда мы проковыляли от кабака у памятника Виконту де Бражелону к нам домой, он танцевал с ней нарочито сдержанно, на дистанции. Знал, что у дружка Алекса глаз, как ватерпас, – все сверху видно нам, ты так и знай! – все видит Алекс, хотя память на лица и ориентировка, скажем прямо, ни в какие ворота… В тот вечер я кемарил в спальне. Что же они делали? Танго, утомленное солнце нежно с морем прощалось, танго и снова танго, в эту ночь ты призналась, кожаный диван вполне вместителен, что нет любви. Впрочем, они встречались уже давно, и на дистанции он ее держал для конспирации.

Вдруг я почувствовал прилив крови к голове, казалось, что сейчас она брызнет фонтаном из носа и из ушей, сердце заколотилось, как у венецианского мавра… тьфу, черт! безумный Алекс! Успокойся, там же прыгал Чижик. Чижик-пыжик, где ты был? – Я за Коленькой следил.

Он смотрел на меня с удивленной миной, подняв бровь, как будто я без стука вторгся в его сановный кабинет и помешал скольжению пачки “Мальборо” по секретным документам.

– Не двигайся и веди себя прилично. Юджин рассказал мне все… – Он лишь поморгал растерянно глазами (быстрой реакцией никогда не отличался, разве только жену сумел подобрать в один вечер!): или не дошло, или дошло, но прикидывал, какие сведения мог передать мне Юджин (тот тихо отдыхал в своем загробном сне, снился ему, наверное, наставник Карпыч, отрывавший ученика от приятного процесса истошным воплем “Убери стул!”), или просто выигрывал время, чтобы собраться с мыслями.

– Что за шутки, старик? О чем ты говоришь?

Я не опасался его финтов – по самбо и прочим боевым дисциплинам Коля находился в последней пятерке, иногда я даже сдавал за него зачет по стрельбе, палил он позорно, курам на смех, ухитрился однажды даже в стену влепить, и пуля отскочила рикошетом в инструктора; это вам не Алекс, стрелявший, как Вильгельм Телль, и по движущимся мишеням, и по тарелочкам, и ночью с оптическим прицелом, и на бегу, и кувыркаясь по земле, и в прыжке с крыши сарая, не говоря уж о работе рукояткой в драке, когда пистолет пытаются выбить ногами, оставляя на руках кровоподтеки.

– Ты его классно затянул в работу, Коля, но удивительно, что не успел кокнуть после того, как он застал тебя с мини-камерой над документами… – Тут я побряцал на саркастической струне своей арфы.

Я ожидал, что он начнет ломать комедию и все отрицать, но, видимо, опасно было спорить с карающей Немезидой, и он не стал портить обедню.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Что ж, все верно. В принципе, конечно.

– На кого ты работал? – Времени у меня оставалось мало.

– На англичан… на “Сикрет Интеллидженс сервис”.

Дыму бы повалить из ноздрей Алекса, душе бы выскочить из ребер от справедливого негодования, но странное дело: то ли пусто уже было мое сердце, то ли устал я от всех передряг, – не было праведного гнева в груди моей, не было! Ничего не шевельнулось, кроме горьковатой обиды, что меня обдурили. Но тут же представил я Самого-Самого и всю камарилью – что мне до них? До ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови? Но тут же стыдно стало от собственной беспринципности, чуть ли не от предательства Родины.

– Значит, все аресты и последние провалы – твоих рук дело? – подогрел я себя.

– Не все… только не веди себя, как прокурор, Алик, постарайся меня понять, – говорил он мирно и спокойно.

Урезонивать он умел, ловко примирял самые противоположные точки зрения (“с одной стороны”… “с другой стороны”… “истина всегда посредине” или “посередине истины всегда проблема”… “крайности сходятся”… “семь раз примерь, один раз отрежь”), Маня без него обходиться не мог, чувствовал себя как без рук, советовался почти по всем вопросам.

– И давно ты работаешь? – Как будто это имело значение, как будто скажи, что он вообще не Колька-Челюсть, а сэр Роберт Брюс Локкарт, и все бы тогда прояснилось и стало на свои места.

Наступила пауза, зашелестели, залопотали волны, старик Нептун ласкал бедра яхты, выпрыгнув из затяжного сна. Шум и ярость.

– Давно… – ответил он неопределенно, совсем взял себя в руки, словно обсуждали мы коловращение звезд на небе или выступление Самого на активе.

Знал он, конечно, много, и не только от Мани, – проложил надежные тропки и к Самому, докладывал кое-что тет-а-тет в обход Мани, и я своими ушами слышал от Челюсти, что Сам читал ему однажды собственные лирические вирши, – не каждому поверял Сам свои душевные тайны.

– Работаю я давно… – повторил он и снова замолчал. – Чего ты от меня хочешь, Алик? Покаяния? – В поднятой брови застряла грустная ирония.

– С чего это все началось? – спросил и с ужасом почувствовал, что совсем не эта история меня интересует, она мне до фени, что мне до всех нюансов его предательства, навидался я всей этой фигни на своем веку, не главное это было сейчас, и не оно точило меня, как упрямый червь.

– Только давай без туфты, Коля, – добавил я. – Не надо мне насчет кризиса системы, прогнившего насквозь Мекленбурга, вечной любви к истине, о свободных леди и джентльменах… Все это я хорошо знаю.

– А я и не собираюсь! – усмехнулся он. – Что мне жаловаться на нашу систему? Всем, чего я достиг, я обязан своей стране. Я частица системы, и не мне подвергать ее критике. Все очень просто, Алик, не буду скрывать от тебя: мне нужны были деньги. Говорю прямо, не хочу морочить тебе голову, мы все же друзья. По крайней мере, были раньше.

– И неужели ты побежал в английское посольство… конечно, не дома, а где-нибудь за рубежом?

– Зачем же так грубо? Я никогда не пошел бы добровольно. Меня прихватили на компромате, прихватили простенько, но крепко. Неужели тебе это так интересно?

– Ты рассказывай и поменьше задавай вопросов!

– За границу, как тебе известно, я выезжал довольно часто, но валюты постоянно не хватало, ты же знаешь наши мизерные командировочные… Приходилось вывозить кое-что на продажу, пользуясь диппаспортом: картины, антиквариат… Познакомился я в Париже с одним старичком и через него сбывал товар. Только не смотри на меня испепеляющим взглядом, как солдат на вошь, я обыкновенный человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я люблю красивые вещи… а что можно купить у нас?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Как же они тебя взяли? Выследили? Неужели ты не проверялся перед встречами с этим старичком? – уже дурачился я.

– Конечно, проверялся. Просто старичок оказался старым английским агентом, еще со времен Сопротивления, британцы быстро подключились к делу, все задокументировали… Дальше тебе должно быть ясно. Что мне оставалось делать, старик? – Он сказал это так просто и задушевно, словно мы сидели в баре недалеко от памятника Родственнику Арапа Петра Великого, сидели и балакали, помешивая пиво соленой соломкой.