Искры - Раффи

ожерелье, лежали у бассейна под сенью розовых кустов. Царица, распустив косы, расчесывала их. Старик незаметно подкрался, схватил ожерелье и пустился бежать к морю. Разгневанная властительница бросилась за ним с распущенными волосами, но не смогла догнать его. В бессильной злобе она оторвала огромную скалу и, вложив ее в свои длинные волосы, метнула, как пращой, вслед убегавшему старцу. Скала, пролетев над его головой, упала в яму подле города Артамеда. Старцу удалось добежать до морского берега. Он швырнул ожерелье в море и, таким образом, избавил страну от чар сластолюбивой царицы. Певцы Артамеда сложили о том песню, из которой скупой на слова Мовсес Хоренаци приводит лишь одну строчку: «Ожерелье Шамирам в море…»

— Обратитесь к любому жителю, — прибавил Аслан, указывая на скалу, — и он подробно расскажет вам обо всем. Веселый Артамед, подобно жизнерадостному Гохтнику, создал множество певцов и поэтов. Но где их труды? Осталось одно лишь предание, которое передается из поколения в поколение в течение четырех тысячелетий. Не погибнет народ, сохранивший свои предания. Любовь к прошлому своего народа была могучей силой, переборовшей самые тяжелые удары в течение многих веков. Народ, не забывший о своем прошлом, будет заботиться и о настоящем. Посмотрите вокруг: каждая скала, каждая руина, каждый холм и родник говорят вам о далеком прошлом, и в этих рассказах заключается прошлое величие страны и народа…

При воспоминании о прошлом, при виде памятников родной страны Асланом овладевало необычайное воодушевление и глубокий трепет восхищения… Он совершенно забывал, что мы отдалялись от каравана.

— Ничего, успеем догнать, а ты обязан знать все это.

В Артамеде мы увидели множество развалин храмов, часовен и других святынь. Их камни с высеченными крестами долгие годы служили материалом для построек магометан, тем не менее большая часть их унылыми, скорбными грудами оставалась лежать на своих местах. Но меня не столько привлекали руины христианской эпохи — я много видел их и раньше — сколько вырытые в скалах комнаты, громадные пещеры; они производили необъяснимо таинственное впечатление. Особенно привлекли мое внимание два огромных утеса с клинообразными надписями на вершинах. Протекли столетия, народы сменили народы, а они все стоят и стоят…

Побывать в Артамеде и не полакомиться артамедскими сочными ароматными яблоками — преступно. Когда мы собирались уезжать, я заметил на краю дороги маленькую девочку с решетом яблок.

— Продаешь?

Она кивнула курчавой головкой и, не двигаясь с места, посмотрела мне в лицо. Щеки у нее разрумянились, словно лежащие перед нею яблоки.

— Что стоит?

— Пять парá[106].

— С решетом в придачу?

— Нет, со мной в придачу, — ответила остроумная артамедка.

Пять парá — две копейки! Целое решето яблок за две копейки! Я с трудом мог уместить в платке четвертую часть.

— Заплати ей больше, — сказал Аслан, — видно эта прелестная девочка из очень бедной семьи.

Девочка, получив серебряную монету в пять курушей, подошла к Аслану и хотела поцеловать ему руку.

— У нас мужчины целуют у девушек ручки, — и поднес ее ручку к губам.

Девочка улыбнулась и с благодарностью удалилась. Сквозь лохмотья виднелось ее красивое тело.

Я посмотрел на Аслана, лицо его подернулось грустью; это был второй случай, когда в его глазах я заметил слезы. Я уверен, он не поцеловал бы руки самой хорошенькой княжны, но эта бедная девочка растрогала его до слёз.

Мы вновь сели на лошадей и тронулись в путь, увозя с собой самые грустные воспоминания об Артамеде.

Артамед — ворота Айоц-Дзора, арена подвигов нашего родоначальника Айка.

Благодаря ночной прохладе караван шел довольно быстро. Мы погнали лошадей; с трудом удалось нам нагнать караван на берегу реки Ангх, когда он готовился раскинуть стан на зеленой лужайке.

Слуги торопливо снимали с мулов поклажу и укладывали рядами. Колонна наваленных вьюков напоминала высокую плотину. Покончив, с вьюками, погонщики сняли седла с мулов, расчесали их чесалками, вытерли досуха пот, а затем, захватив с собою ружья, погнали их на пастбища, поодаль от стоянки каравана. Путники со своими вещами расположились группами на берегу реки; они разостлали на мягкой траве ковры и подстилки, распаковали постели и уютно расселись на мутаках. Одни у реки совершали омовение, чтоб приступить к намáзу[107], другие, покончив с намазом, перебирали четки и молча читали молитвы в ожидании ужина. Магометанин аккуратен в исполнении религиозных требований даже в пути. Ввиду этого начальник каравана, хотя и христианин, выбирал место и время стоянки каравана с таким расчетом, чтоб предоставить верующим возможность своевременного выполнения религиозных обрядов. И это было весьма приятно магометанам, составлявшим всегда большинство в караване.

Длинные складные фонари, подвешенные на железных шестах, освещали сидевших за ужином путников и их веселые лица, на которых не было и тени усталости. Там и сям горели костры, в больших и малых котлах готовилась пища, в воздухе стоял аппетитный запах пилава[108], масла и жареного мяса.

Кое-кто, уже поужинав и развалясь на подушках, с особым удовольствием курил наргиле, чернокожий раб на мангале готовил пенящийся кофе. Караван походил на лагерь паломников, расположившихся вокруг монастыря: преисполненные религиозного рвения, сердца богомольцев размягчены, они горят желанием творить добро, помочь ближнему. Здесь также я замечал своего рода единение, братство и равенство всех. Состоятельные приглашали к своему столу неимущих — они не могли со спокойной совестью наслаждаться благами, когда другие с завистью смотрели издали. Караван объединил всех и из различных, разнородных элементов создал единую большую семью.

В караване отведены были особые места женской половине. Об этом заранее позаботился Тохмах Артин, учтя все требования гарема. Из сложенных друг на друга тюков он соорудил площадку, невидимую для постороннего глаза, и поместил там женщин. Богатые мусульманки оставались в своих шатрах, где женщины и мужчины занимали особые половины.

С караваном ехали певцы, муллы, дервиши, какой-то ашуг и цыгане. По заведенному обычаю, они безвозмездно развлекали путешественников. Вот солидный верующий эфенди слушает рассказ муллы о деяниях халифов и чудотворцев-имамов. Там, дальше, дервиш, философ Востока, сидя на своей неразлучной барсовой шкуре, занимает слушателей мудреными философскими вопросами. Ашуг воодушевленно повествует бесконечно длинную былину и будет продолжать ее на каждой стоянке, пока не доскажет до конца. Молодежь, отделившись от каравана, слушает пение и музыку цыган. Издали доносится бренчанье бубенчиков пасущихся мулов и пение сторожей. Внизу тихо и мелодично журчит река Ангх. Все эти голоса, сливаясь в ночной тиши, создают трогательную, чарующую гармонию. А караван-баши, Тохмах Артин, все время носится по каравану, обходит всех, справляется о здоровье каждого, заботливо осведомляется, не нуждается ли кто в чем; для