Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Это Рождество, совпавшее с бесконечным ожиданием возвращения, как ни парадоксально для такого светлого праздника, прошло под знаком бренности всего сущего. Писательницу не покидали мысли об «ушедшем, безвозвратно ушедшем времени»[793].

Когда часы возвестили о наступлении 1944 года, Сигрид подумала: «Год возвращения домой». А пока этот счастливый миг не настал, она взяла на себя новые обязанности — вошла в совещательный орган при «Обществе по предотвращению третьей мировой войны». Ее фамилия появилась на новых официальных бланках. Сама она видела свою задачу в том, чтобы помешать немецкому милитаризму снова набрать силу. «Важнейшей задачей нам представляется на корню уничтожить злокачественную опухоль, которую представляет собой немецкий милитаризм», — было записано в плане действий, что должен был вступить в силу после войны. Сигрид Унсет внимательно проанализировала план, подчеркнув те пункты, которые казались ей наиболее важными:

— смертная казнь для всех, так или иначе повинных в гибели военнопленных и мирных жителей;

— все материальные ценности, вывезенные из других стран, должны быть возвращены. Запрет на помощь по восстановлению страны, если это может привести к возвращению Германии в ряды промышленно развитых стран;

— помощь должна быть оказана прежде всего освобожденным странам и только потом — Германии, и обязательно под контролем ООН.

Вооружившись карандашом, исправляя и подчеркивая, Унсет приняла живейшее участие в разработке большинства пунктов плана послевоенных действий[794]. И снова выступила с речью по радио для Дании. Поводом была казнь Кая Мунка. Писательница не скрывала, что не принадлежит к числу почитателей его таланта и не верит, что его творчество обессмертит его имя. Но теперь его имя стало бессмертным благодаря бескомпромиссной борьбе с гестапо: «Всякий раз, как нечто, похожее на сочувствие по отношению к немцам, шевельнется в душе <…> приходит известие об очередном преступлении, заставляющее нас сказать — нет. Пусть русские давят их, пусть американцы и англичане бомбят их города — так мы просто уничтожаем паразитов»[795].

Создание ООН можно было считать уже свершившимся фактом — организация обзавелась и собственной радиостанцией, которая вещала на все страны союзных сил. Сигрид Унсет тоже приняла участие в работе этого радио, выступив в новогодней программе с речью о «норвежском духе». В качестве характерных особенностей такового она выделяла отсутствие классового неравенства и то, что «интеллектуалов с той же легкостью можно встретить среди рыбаков и фабричных рабочих, как и среди университетских сотрудников и предпринимателей». Это был прямой эфир, и когда ее попросили пояснить свою мысль на примере, писательница с редким для себя оживлением принялась рассказывать:

«Как-то в Норвегии у меня была служанка — замечательная девушка, владевшая очень интересной домашней библиотекой. Когда я спросила, что она читает, она перечислила лучших скандинавских писателей, книги об истории и современности. А уж о витаминах она знала куда больше меня. Я вот люблю поваляться на диване с детективом, но только не она. „Как же, хозяйка, у вас такая интересная работа, вы пишете книги — вы имеете право тратить время на такую чепуху, а я — нет“[796], — объяснила мне она». Что же касается моральных установок и боевого духа, то тут ее прислуга ничем не отличается от епископа Бергграва, считала Сигрид Унсет. Лучше всего норвежский дух в ее глазах олицетворял Нурдаль Григ. Его стихи Унсет могла цитировать по памяти.

Встав на тропу войны, Сигрид Унсет не собиралась щадить даже собратьев по вере. В том, что касалось еврейского вопроса и антисемитизма, она не терпела инакомыслия. Под горячую руку ей попался некий патер из Детройта. Одна из газет, освещавших скандал, вышла с заголовком: «Долой антисемитов: католичка Унсет обозвала Кафлина негодяем»[797]. Воинственная Унсет была запечатлена на фотографии зажигающей сигарету. Надпись под картинкой гласила: «Откройте двери Палестины». Писательница заявляла, что как католичка она возмущена поведением «негодяя» Кафлина. Автор статьи ссылался на одно из ее выступлений во время собрания женской группы «Чрезвычайного комитета по спасению евреев»: «К сожалению, нельзя отрицать существования в Америке антисемитских элементов. Я католичка, и поведение детройтского священника глубоко меня возмутило и напугало. Все живущие здесь европейские католики возмущены, как и я».

Ее презрение по отношению к политике нейтралитета, проводимой Швецией, нашло выражение в подзаголовке: «Швеция в трех словах». На вопрос, не шведка ли она, писательница выпалила: «Нет, слава Богу!» После таких статей на нее, а также и на «Чрезвычайный комитет по спасению евреев» обрушилась очередная волна писем протеста. Об отце Кафлине положительно отзывались самые разные люди — по какому праву Сигрид Унсет публично оскорбляет достойного священника, она, своей «нехристианской литературой» глубоко шокировавшая множество приличных девушек по всей стране? Пусть представит доказательства антисемитских воззрений патера! Самый резкий ответ пришел от Международного общества католической веры. Общество полагало, что не в ее компетенции осуждать священников и что ей следует искупить подобные нападки на ближнего гуманитарной работой[798]. Унсет так и не сообщила, в чем конкретно провинился патер. Однако у нее не оставалось сомнений в том, что он высказал неприемлемые антисемитские взгляды. В который раз Сигрид Унсет доказала, что католичка она не совсем ортодоксальная.

Пытаясь скрасить ожидание, она с головой погрузилась в работу. В гостинице никому не мешало, что она постоянно варила кофе и ночи напролет сидела за пишущей машинкой. Некоторое оживление внес неожиданный визит кузена Вольмера Гюта. Для Сигрид он был все равно что младший брат, а его рассказы о датском Сопротивлении придали ей новых сил. От истории чудесного спасения самого Вольмера захватывало дух: ему удалось оторваться от немцев и добраться до Швеции вплавь. Двоим родственникам, которые встретились так далеко от родной Скандинавии, было о чем поговорить. Они вспоминали минувшие дни, родителей: его отец приходился братом ее матери, а его мать была сестрой ее отцу. Таким образом, Вольмер и Сигрид были дважды двоюродными братом и сестрой. Она с облегчением узнала, что дальше Вольмер направляется в Лондон, где хочет навестить Ханса. Говоря о сыне, писательница дала волю привычным уже смешанным чувствам. У нее было четкое ощущение, что в Лондоне Ханс развлекается от души — в его письмах постоянно упоминались какие-то новые девушки. В то же время он был явно очень занят, потому что ему редко удавалось найти свободную минуту написать матери.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});