Арена - Никки Каллен

— А меня там каждое слово разозлило…

— Фотка, наверное, особенно. Как он там хорош!

— Милана! — она кинула в подругу куском булочки с малиновым джемом и попала в волосы; начался бой; на адские звуки прибежала маленькая Катрин в ярко-розовой с золотыми полосками пижаме, и ещё медвежонок вышит на кармане розовый, обнимающий подушку, и надпись. «Сладких снов»; «ой, не могу, хочу такую пижаму, ну почему для взрослых таких не шьют?!» — и Милана закрутила Катрин в бешеном танце; кухня была вся разгромлена; Ангел подумала: «Милана — это стихия; дождь из розовых лепестков и лягушек одновременно…»

Потом Милана долго красилась, сушилась феном, выбирала обувь: клетчатые балетки или оранжевые кроссовки; «никуда твой собор не делся, не разобрали его на кирпичи, не бойся, я, когда летела, видела его сверху, вполне себе целый»; но Ангел всё равно стояла над душой, прыгала на одной ноге и ныла: «быстрее, быстрее, вдруг что-то случилось, пока я болела»; «ну да, превратили твой собор всего лишь в мечеть»; и потом шли по солнечным улицам; «как у вас славно, давно я запаха сирени не слышала; или это у тебя духи новые?» Собор стоял на месте — такой же острый, колючий, чёрный, серый; в свежих лесах; рабочие ползали по ним туда и обратно, латали стены, латали крышу; казались игрушечными в оранжевых жилетах; Ангел вздохнула — и вдруг увидела: один из витражей разбит; схватила Милану за руку; это оказался самый старый витраж — ему было лет восемьсот; на нём изображён герб Талботов; один из Талботов, лордов, рыцарей, красивый, носатый, с сапфировой серьгой в ухе, заложил этот собор; он просил о победе и поклялся, что если победит, то построит собор; победил и построил. Из собора вышел Роб, увидел Ангел и махнул ей — против солнца тонкая, стройная тень, и казалось, что солнце у него в руках; «хорош», — шепнула заговорщически Милана; а он уже шёл им навстречу, и солнце пылало в его волосах, будто он святой и вот-вот взлетит… как было бы здорово, подумала Ангел, иметь такого летающего друга… «привет, я Роб Мирандола» «Милана Эрнестина», и они уже идут рядом и разговаривают, точно знакомы лет сто, шутят; а Ангел плетётся рядом и молчит; Роб тоже в оранжевой жилетке, руки в грязи; «в собор нельзя, там всё в щебёнке и побелке, в камнях; я собирался отмыться и сходить кофе попить; хотите кофе?» Они повернулись и смотрят на Ангел.

— А что, мессы не служатся?

— В семь на площади, то есть на улице. Отец Томаш после того, как нас завалило тогда, решил, что служить в помещении небезопасно…

— А что с витражом? Нечаянно разбили?

— Эх… Я сидел ночью и читал, услышал только звон — прибежал, а он разбит…

— Он же самый старый. Он же… — у Ангел перехватило голос: она всё-таки оказалась права. Никто из жителей города не разбил бы витраж — именно этот витраж; он был единственным настоящим с тех самых времён, когда собор только открыли.

— Был шторм; я думаю, это ветер…

— Ну конечно, — пробормотала Ангел, — восемьсот лет выдерживал, а теперь вот разбился… Ещё что-нибудь?

— Ну, — сказал неохотно Роб, — алтарь сломался… — Алтарь был Удивительный: цельный кусок белого камня, исполинский просто, с серебристыми прожилками. — На него упала лестница железная, он раскололся. Руни подключились, искали по всей стране новый камень; заказали на одном заводе, из какого-то редкого малахита; жалко, конечно, но всякое случается…

Ангел пришла в ужас; вокруг собора явно кто-то скручивал темноту; ей представился некромант, колдун. Чёрный властелин, Король-ворон, как из книжки «Джонатан Стрендж и мистер Норрел»; Милана пихнула её в бок: «ты что помрачнела? всё к лучшему; может, вам давно нужны были новые витражи и алтари; может, это сам собор — хочет себе новое платье» — и улыбнулась Робу: «куда идём?» Они пошли в «Звёздную пыль»; «ты выздоровела? работать завтра сможешь?» — сразу спросил хозяин; «не, — ответила Ангел, — если честно; я вся в соплях»; им принесли только испечённые слоёные гипфели с абрикосовым джемом, за счёт заведения; «с ума сошли, — сказал Роб, — поболеть человеку нельзя; эксплуататоры», но гипфель умял. Все глазели на них: Милана громко смеялась, такая незнакомка, в красном платье к тому же и с коралловыми бусами, а Ангел Вагнер сидела рядом с Робом Мирандола, да ещё и намочила слюной салфетку и вытерла ему грязь со щеки; «ого-го», — сказал кто-то в паузе между двумя песенками из ретрорадиоприёмника — красного, мигающего огоньками; Ангел обернулась: за столиком напротив сидела Клеа с компанией друзей, бывших одноклассников; она училась в каком-то колледже; видимо, начались каникулы, и она здесь, «ну и славно, — подумала Ангел, — у меня будет чудесное лето без Кристофера и Оливера; проведу его с Миланой и Робом. В поисках убийцы собора…»

Ночью они с Миланой намастерили сэндвичей: ветчина, сыр, базилик, листья салата, кинза; налили в розовые тамблеры кофе, самого крепкого, какой возможно; «жевать и сплёвывать», — пошутила Милана; надели свитера, джинсы, кеды и отправились на крышу собора — сидеть в засаде.

— В этом было что-то мистическое, — сказала Ангел, — когда он появился; будто всё замерло, как в кино: птицы замолчали, ветер не шуршал в деревьях; как перед снегом или признанием в любви…

— Мм, — отозвалась Милана, — мы караулим мрачно-романтический персонаж, Монте-Кристо, вампира Лестата, Люцифера.

— Тебе шутки, но я и вправду почувствовала что-то необычное. Не понимаю, я же с таким не сталкивалась никогда…

— Запах вишнёвых сигарет, — Милана щёлкнула зажигалкой; она курила ментоловые. — Нас, летающих девушек, и не ангелов при этом, тоже не бывает.

— Ты невозможна, — Ангел взяла у неё из пачки ещё одну и тоже закурила; в пять часов, когда рассвет стал необратим — алый, розовый, золотой, прекрасный, как песенка старого бойз-бэнда, что-нибудь про «shape of my heart», — они разодрали себе рты зевотой и полетели домой; Скери ещё спал; «как красиво, — сказала Милана, — теперь я понимаю, почему ты живёшь здесь, и ничего тебе больше не нужно, даже возлюбленного»; пустые улицы сияли, отражая небо, и в море словно горела целая флотилия кораблей; а потом они проспали весь день, вместе, на огромной Ангеловой кровати сердечком; бабушка заглядывала к ним и улыбалась; и так прошла почти неделя: по ночам они сидели на крыше собора, дожидаясь человека с вишнёвыми сигаретами, болтали обо всём на свете; днём отсыпались; вечером готовили что-нибудь итальянское — Милана обожала итальянскую кухню, холодильник ломился от спагетти, грибов, помидоров, перца, пряных трав, тирамису, пиццы, лазаньи, ветчины, оливок, маслин, чеснока — но семья не возражала; потом опять летели на крышу собора; но ничего не случалось, не рушилось, не билось; «всё, хватит, — сказала Милана, — он нас испугался; посмотри: синяки под глазами, ногти без маникюра; я бы тоже нас испугалась; этой ночью никуда не идём, а смотрим кино и спим потом, а утром отправляемся на пляж»; Ангел вздохнула; но всё так и случилось: они смотрели полночи «Гордость и предубеждение» с Колином Фёртом, вопили и млели от того, как он хорош всё-таки, ели конфеты — вся гостиная усыпана по щиколотку золотой фольгой; а утром пошли на пляж. Ангел не очень-то любила загорать; она надела шляпу из белой соломки, с длинной белой лентой, платье с длинными рукавами, белое, в голубой горошек, взяла книжки — «Задверье» Нила Геймана и «Собиратель автографов» Зэди Смит, — не знала, какую выбрать, решила: какая пойдёт; Милана же растянулась на песке; «почему не крыша?» «у вас дома все невысокие, а на крыше собора загорать кощунственно, да и небезопасно уже — вдруг рухнет; хотя… если на руки твоему вишнёвому злодею…» — и получила книжкой по голове, засмеялась: «у вас волшебный песок — белый, нежный; я просто с ума схожу от прикосновения; мне мужчины не надо; даже туфель от Маноло Бланик, даже от Кароля Калиновского…»; на следующий день они полетели в Балбриган — за покупками, Милане всегда не хватало вещей: белья, какой-нибудь смешной подушки, бижутерии, пляжной сумки, купальника, масла, лосьона для и от загара; «кто ж знал, что у вас будет такая хорошая погода, у нас-то вечные дожди, в Петербурге, славный город для вампиров»; с кучей пакетов и с молочными коктейлями они сидели в воздухе и болтали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});