Опасные связи. Зима красоты - Шодерло Лакло

— Ну так вот, обидел!

Арман зло скривился, умолк. Сейчас он смотрел тем бледным, гневным взглядом, какой бывал и у Коллена, когда тот сердился или капризничал, — взглядом прежнего горячего и недоброго пятнадцатилетнего подростка. Он с трудом сдержался, встал, отошел: черт подери, все женщины на один лад!

На пороге, до белизны в суставах сжав косяк, он оглянулся:

— Послушай, Изабель, плаванье длится два месяца, и я клянусь тебе, черт подери, — если ты будешь продолжать в том же духе, я привяжу тебя к койке на одной шхуне, а сам переберусь на другую!

И неожиданно он улыбнулся, словно этот петушиный бой позабавил его: «Постарайся же понять!»

Изабель, едва переводя дух, спросила, когда они отплывают.

— Через пять дней… или больше, чем через пять, если я не управлюсь с делами.

— Мы больше не вернемся сюда?

Он покачал головой: нет! Изабель почти беззвучно шепнула: а как же наши усопшие? И оба молча, скорбно склонили головы. Арман протянул руку, приподнял за подбородок лицо свояченицы:

— Верно ли мне рассказали, что ты помогла Мадлен разродиться?

Изабель кивнула. Он опустил руку.

— Ладно, не горюй. Наши усопшие будут с нами, где бы мы ни жили.

И вышел. Она следила, как он уходит, шагает к гавани, поднимается на борт своей шхуны. Такой похожий на самого себя…

Аннеке тихонько подошла, мягко потянула ее за собой: уложите Коллена сами, сегодня он раскапризничался. Изабель вздохнула: иду. Молодая женщина улыбнулась: какой красивый мужчина!

— Да, ему нетрудно будет найти себе жену.

Аннеке рассмеялась: жаль мне ту, что соберется за него замуж.

— Это еще почему?

— Ей придется не только обольстить его, но и от вас еще избавиться!

Вот подлая девка! Они весело взбежали по лестнице и предстали перед возбужденным, разрумянившимся Колленом, уже грезившим о стройных каравеллах с белоснежными распущенными парусами. Они засиделись допоздна, — ребенок так и не заснул и путался у них под ногами, — разбирая белье и платья, решая, что взять, а что оставить до другого раза… если вернутся. Изабель, невзирая на поздний час, бодро отдавала распоряжения, шумела, смеялась, шутила, переходя от суеты к полной неподвижности, к тому обманчиво мягкому молчанию, что всегда предвещало бурю. Хендрикье, столкнувшись в дверях с дочерью, шепнула: боюсь, нас ждут веселые деньки!

* * *

— Или веселые ночи, — прошептал Барни.

Они сбежали от толстых, благоухающих пивом торговцев железным ломом и теперь рука об руку быстро шли по улицам Хьюстона в свой отель — скопище низеньких белых домиков, обсевших озерцо, точно стая чаек.

Едва поставив чемоданы, Керия погасила свет, распахнула балконную дверь, сжала руки Барни:

— Я люблю тебя — может быть, надолго. Так все говорят, ну и пусть, — давай и мы говорить то же самое!

Большие мужские руки говорили на своем нетерпеливом ласковом языке. Керия дрожала. Она пыталась овладеть собою с помощью слов… о, эта жажда абсолютного, терзающая всех нас!.. но, Боже мой, надо ли… надо ли?! Прильнув губами к ее шее, Барни выпевал свою неразборчивую любовную литанию, он тоже дрожал всем телом, и Керия торжествующе рассмеялась.

Позже, когда их первая жажда открытия была утолена, понадобились и взгляды. В светлой полутьме комнаты, в отблесках озерной воды, они украдкой изучали друг друга; потом Керия отвела глаза и повторила: или веселые ночи…

* * *

Аннеке весело и чуть насмешливо ворковала, глядя на мужа. Виллем стоял подле окна и молча наблюдал за нею, готовясь стаскивать вниз тяжелые узлы с вещами. Они с Аннеке не изучали друг друга украдкой, только изредка переглядывались, но молодая женщина светилась от счастья и радостно трепетала, как огонек на ветру.

А какие ночи ждали Изабель?.. Никто не взялся бы предсказать это, однако в их доме снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрежетом железных сундуков по плиточному полу да скрипом лебедок на борту корабля.

Наконец затеплившийся рассвет утихомирил обитателей дома. Коллен сладко спал в объятиях Изабель, а она задумчиво покачивала пустую колыбель Саскии; что она убаюкивала в ней, уж не свое ли заветное желание? О, сколько вещей останется здесь после них и сколько всего несбывшегося, о чем придется сожалеть в далеком краю! Запоздалые сожаления… Изабель задним числом переписывала свою жизнь: ах, если бы я сказала «нет» в день моей свадьбы!

* * *

— В общем, я гляжу, ты пускаешь в дело все подряд…

Опершись на локоть, Барни глядел на Керию. Они поставили лампу на пол, за кресло, и ее свет причудливыми отблесками трепетал на стенах и потолке, делал еще темнее пустую глазницу Керии, еще ярче другой, живой, золотисто-черный горделивый глаз, пытливо ищущий на лице Барни то незнаемое, доселе скрытое от нее, что дерзко и торжествующе отражалось в этом застывшем, почти нечеловеческом зеркале. Так вот что такое писатель, — подумал он вслух, — всепожирающий потоп! И только он один знает, что из этого выйдет.

— И еще… — Керия касалась языком его бедер, чутко вслушиваясь в трепет мужского тела, в скрытые его толчки — предвестие экстаза, так хорошо знакомое внимательным губам… — то, что из этого выйдет, зависит от того, что туда входит. Когда жизнь плоха, она отдает свои краски истории, она подчиняется ее течению и, лишь став переносимой, снова отрешается от нее. Все, что ты читаешь, есть одно только слабое отражение того, что другие перечувствовали, — ибо пережили, ибо пережили именно ЭТО. Не так, как ты, а, впрочем, и это небесспорно. Ну и присочиняют, конечно, многое, — а как же иначе? Ты можешь сколько угодно держаться за отправную идею; она все равно извернется, разовьется, трижды изменится и наделает дел, прежде чем ты вновь ухватишь ее. Итак…

Керия, прикрыв глаз и нежно улыбаясь, искала Барни губами, и последнему «итак» пришлось подождать…

Пишегрю не просто позволил им уехать, он почти что выдворил их из города. Им владело мрачное возбуждение, заставившее его вернуться из Амстердама — взятого, укрощенного и, однако, крайне важного, поскольку то была столица, — в этот совершенно незначительный городишко, где его соблазнило нечто иное, соблазнило в худшем смысле этого слова. Бездна…

И, само собой разумеется, он реквизировал Хаагенхаус. Занимал его один, только ординарец состоял при нем.

Он не пытался поговорить с Изабель, просто не скрываясь следил за нею с непроницаемым лицом. В порту, где люди жадно интересуются каждым новым человеком, откуда бы он ни явился, говорили: этого неотвязно точит червь, оттого и глаза у него потерянные. Что же точило его — злоба? «Да нешто она захомутала только этого борова Эктора? — кричал Жозе. — Ни хрена вы не смыслите!» Все молча выжидали, а женщины сладостно грезили о грубых желаниях, терзавших это крепкое мужское тело, крививших этот мясистый рот. До последнего дня непонятно было, впрямь ли он намерен позволить судам выйти в море.

Пишегрю позволил все. В день отплытия десять человек, посланных генералом, подняли на борт тяжелые тюки и свертки, среди которых оказалось даже несколько мешков с книгами; об этом узнали потому, что два из них — тяжеленных — прорвали джутовую ткань и плюхнулись в воду.

Сержант вручил Изабель ларец. Генерал велел передать, что Республика умеет признавать и неоказанные услуги. В ларце, который он открыл перед нею, — великолепная кашемировая шаль и письмо.

Несколько двусмысленных фраз: «Вы оказались правы насчет Вервиля, он преследовал лишь свои корыстные цели. Вот уже пять дней я наблюдаю за Вами и знаю, к какому источнику жаждет припасть Ваш пересохший рот. Не упустите ни капли этой влаги, мадам, она напоена горечью, которая Вам сродни». Он подписался коротко: Пишегрю. Ни званий, ни титулов, хотя всегда и всюду присоединял их к своему имени.

Арман протянул руку, но Изабель проворно сунула записку в рукав.

— Чего он хотел?

— Поблагодарить.

Серые глаза сузились. Но солдаты уже сошли на берег, трап поднят, задул попутный ветер и нужно было спешить — прилив ждать не станет.

Женщины пробрались в свое помещение узкими корабельными коридорами, а тем временем Арман, подбоченясь, выкрикивал приказы, недобро поглядывая на задержавшуюся Изабель: «А ты зачем тут торчишь, иди вниз!»

— Я тебе скажу, чего он хотел, Пишегрю. Просто напомнить мне, что к правде нельзя прикоснуться безнаказанно. Теперь он знает, что ему нужно — еще более трудных, еще более почетных побед. Некоторые выигрывают в этой лотерее, другие же… — Она пожала плечами с видом покорности судьбе и удалилась. Арман-Мари глядел на стройную спину, на тонкую талию в пышных складках юбки. Джоу, стоявший позади него, промолвил:

— Ох уж эти создания, хозяин, их либо любят, либо убивают. Да и смертью их не запугать, — коли не захотят говорить, так ты хоть башку об стену разбей, не добьешься ни словечка!..