История и повествование - Геннадий Обатнин

667

Я бы привел еще цитату из нарратологического пособия: «…язык, как неоднократно утверждал Деррида, <…> всегда „цитирует“ другой язык <…>. С этой точки зрения, всякий язык будет — в действии, если не в грамматической форме, — чем-то вроде несобственно-прямой речи» (Rimmon-Kenan 1983: 115; курсив мой. — П.Т.).

668

В файле — полужирный — прим. верст.

669

Сходное понимание лежит, по-видимому, в основе различия Banfield (1982) между «рефлексивным» и «нерефлексивным» сознанием; только последнее вербализуется. О недавней дискуссии в эмпирическом ракурсе см.: Bortolussi à Dixon 2003: 211–212 и далее.

670

Сравни Cohn: «…нарративная проза это единственный литературный жанр <…>, где могут быть описаны невысказанные чувства, мысли, восприятия, не принадлежащие говорящему» (1978: 7; повторяется в Cohn 1999: особ. 19–30).

671

Написанный в 1927 году русский рассказ был переведен на английский язык при участии автора. Поскольку меня в основном интересует здесь нарратология, а не русская грамматика, ссылки будут даваться на английский текст (Nabokov 1966/1996) со спорадическими отсылками к русскому оригиналу (Набоков 1927/1999). Более полное описание нарративных стратегий Набокова дается в Tammi 1985.

672

Я не буду углубляться в необычное поведение русских временных форм в НПР, которые в целом склоняются к точке зрения персонажа. Отсюда [f] — Эта поспешность безобразна — может быть и просто РП, что может стать объектом отдельного исследования; см., например, Kuusi 2003 и Tommola 2003.

673

Еще одна тема для маленького отдельного исследования. Я пользуюсь случаем, чтобы заметить, что повесть Пушкина, которая мелькает в уме малообразованного Антона Петровича — «Somebody (in a Pushkin story?) ate cherries from a paper bag. Yes, but you have to bring that bag to the dueling ground — looks silly» (Nabokov 1966/1996: 212), — это, очевидно, «Выстрел», повторяющийся подтекст в прозе Набокова. Об этом см.: Tammi 1999.

674

Я отсылаю к прекрасной главе: Hagg 2005, где многие поднятые здесь нарратологические проблемы рассматриваются в связи с романом Пинчона.

675

По крайней мере, здесь имеется интересное фамильное сходство. Возьмем, например, гипотетическую фокализацию Германа: случаи, представляющие то, «что могло бы или было бы увидено или воспринято — если бы только был кто-то, кто занял бы необходимую точку зрения на обстоятельства и события, о которых идет речь» (Herman 1994: 45). То, что нами здесь обсуждалось, — это на самом деле обратный случай, так как у нас есть кто-то и есть точка зрения (перспектива), но нет объекта зрения — или он находится на другом онтологическом плане по сравнению с наблюдателем, хотя нарративная форма создает иллюзию, как бы он находился на том же.

676

Выделим, в частности, номер журнала «The Russian Review» (2004), где специальный раздел посвящен жанру дневника и методам его исследования. Отметим также ряд работ последнего десятилетия: сборник «Intimacy and Terror: Soviet Diaries of the 1930s» (New York, 1995); Иванов В. В. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 1920–1930-х годов // Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2000. Т. II. С. 596–613; Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII — первой половины XIX в.; Он же. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М., 1997; Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб., 1995, и др.

677

К нему в свое время обратилась Л. Я. Гинзбург в описаниях истории становления литературного психологизма, используя этот термин в русле определенной традиции. Одна из глав ее «Психологической прозы» прямо названа «„Человеческий документ“ и построение характера». Ср.: «Lydia Ginzburg, who has worked extensively with personal documents and the concept of personality in nineteenth-century Russia, ranks sources of personal testimony („humain documents“) according to their „aesthetic activity“» (Hellbeck J. The Diary between Literature and History: A Historian’s Critical Response // The Russian Review. 2004. № 63. October. P. 628).

678

Описание эпохи 30–40-х годов XIX века и роли в ней интимно-бытового текста можно найти, в частности, в упомянутой монографии Л. Я. Гинзбург: «Реализм снял или затушевал границу между организованным повествованием и „человеческим документом“, тем самым выразив еще одну закономерность вечного взаимодействия искусства и действительности. Сблизились две модели личности: условно говоря, натуральная (документальная) и искусственная, то есть свободно созидаемая художником» (Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л., 1971. С. 31).

679

«Копирование» реальных людей составило основу «новой» беллетристики 40-х годов, где широко использовались в качестве действующих лиц «грязные и нечесаные оригиналы, какими „романисты“ решились заселить Россию с конца в конец, копируя своих благонравных приятелей» (Б.п. [Рец.] Михайла Чернявский. Мать и дочь: Роман. М., 1842 // Библиотека для чтения. Литературная летопись. 1842. № 54. С. 37). Наиболее показательным в этом отношении является творчество И. Панаева, по замечанию критика, создавшего целый род «литературы сплетен и скандалов», «которой издавна интересовалась провинция» (Непризнанный поэт [Вейнберг П. И.]. Литература скандалов (Сочинения И. Панаева. СПб., 1860) // Отечественные записки. 1860. Т. CXXXII. № 10. Отд. II. С. 29–37; см. также: Б.п. Два слова о литературных воспоминаниях И. И. Панаева // Отечественные записки. 1861. Т. 135. № 3–4. С. 45). Расшифровку прототипов ряда произведений Панаева см., например, в кн.: Ямпольский И. Поэты и прозаики. Л., 1986. Отметим, что наряду с фельетонным прототипизмом в это время появляются и такие произведения, как «Большой свет» В. А. Соллогуба, созданные на документальной основе и отсылающие к «европейской» традиции романа с ключом, близкого к «светской повести».

680

Зайцев Варфоломей. Перлы и адаманты русской журналистики: о романе Н. С. Лескова «Некуда» // Русское слово. 1864. № 6. С.48.

681

Рассуждения о вторичности теорий Золя регулярно появлялись в русской критике: «Утверждая, например, что беллетристика должна обратиться в свод подлинных документов и протоколов, могущих служить материалом для культурной истории данной эпохи и данной страны, он наивно убежден, будто намечает этим одну из тех великих задач, над разрешением которых трудится в настоящее время только он один. <…> Он не знает, что подобным набором материала у нас занималось немало почтенных беллетристов более двадцати лет <…>» (Басардин В. Новейший «Нана-турализм» (По поводу последнего романа Э. Золя) // Дело. 1880. № 3. С. 52–53. 2-я паг.). В том же духе двумя годами ранее высказывался и другой критик этого журнала: «Начни „Вестник Европы“ издаваться в половине 50-х годов и сформулируй Золя свою эстетическую теорию лет 20 тому назад, можно было подумать, что произведения гг. Слепцовых, Успенских, Горбуновых и т. п. написаны исключительно под ее влиянием и по ее рецепту» (Никитин П. Салонное художество // Дело. 1878. № 2. С. 355).

682

См., например, переводную монографию А. Давида-Соважо «Реализм и натурализм в литературе и искусстве» (М., 1891), книги С. Темлинского (В. А. Грингмута) «Золаизм: критический этюд» (М., 1881, 1-е изд. — 1880), П. Бурже «Очерки современной психологии. Этюды о выдающихся писателях нашего времени» (СПб., 1888), брошюру М. В. Барро «Эмиль Золя» (СПб., 1895) и др.

683

Золя Э. Экспериментальный роман // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. Сентябрь. С. 406. Ср., например, близкий к тексту источника пересказ в одной из рецензий: «Его (Золя. — Н.Я.) новый метод найден, нужно только буквально взять то, что Клод Бернар сказал в своем знаменитом „Введении к изучению опытной медицины“. Весь труд — заменить слово „медик“ словом „романист“. Таким образом произойдет параллелизм между работой ученого и романом писателя. Романисты — это судебные следователи людей и их страстей. Когда таким образом сделают точный анализ, качественный и количественный, над людскими страстями, тогда будет полная победа над гипотезами ученых и философов. Словом, есть химия, физика, опытная медицина; явится и опытный роман» (Задуновский А. О современном реализме во Франции // Колосья. 1889. № 12. Декабрь. С. 96–97). Слегка измененную цитату из статьи Золя встречаем и в одном из самых первых исследований натурализма: «Единственный труд <…> заменить слово „доктор“ словом „романист“» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и в искусстве. М., 1891. С. 171).