Сочинения в двух томах. Том 1 - Макс Пембертон

доктор, будь тут у меня хоть небольшой ослик…

Я сказал ему, чтобы он перестал бояться и указывал нам дорогу, хотя в душе я был очень рад, слушая голос славного малого. Звали его Мэчи, но после одной поездки верхом на осле его окрестили Валаамом, и под этим именем поступил он ко мне на борт «Белых крыльев». Спокойно, присущей моряку походкой, двинулся он по пещере, а следом за ним Окиада. С удивлением смотрел я на окружающие нас подземные чудеса: одному человеку тут было бы страшно идти, будь он с фонарем или без фонаря, — пещера представляла собой вместилище множества кипящих ручейков и состояла из большого зала с ужасным для дыхания воздухом, насыщенным паром и горячими брызгами. У меня вряд ли хватило бы духу оставаться здесь, не имей я перед своими глазами примера в лице своих двух товарищей. Они бодро шли вперед, не говоря ни слова, а когда мы наконец почувствовали более чистый воздух, они предупредили меня, что мы приближаемся к весьма опасному месту и должны двигаться дальше с большой осторожностью. Я увидел, что проход быстро сужается, и спустя несколько минут мы очутились в узком проходе такой правильной формы, что только человеческие руки могли устроить его. Вдали, в конце этого прохода, виднелись воды Атлантического океана, несмотря на то, что ночь была безлунная. Никогда еще не билось так весело мое сердце при виде воды. Свобода, друзья!

Громкое восклицание шотландца и внезапная остановка Окиады мгновенно прервали мои размышления о свободе и вернули меня к осознанию своего положения и сопряженных с ним опасностей. Оказалось, как я потом увидел, что они заметили фигуру человека, прислонившегося спиной к скале и как бы стоящего на часах у входа в туннель, но в стороне от нашей тропинки, и затем другую фигуру, лежавшую прямо на дороге и похожую на мертвого человека. Я нашел весьма естественным, если они пришли к заключению, что последний — один из наших, убитый из ружья, выстрелы которого мы недавно слышали. Предположение мое оказалось верным, и мы остановились у выхода из пещеры, рассуждая о том, что нам делать. Мы не могли, само собой разумеется, испугаться одного-единственного часового, хотя у него и было ружье в руках. Но весьма возможно, что поблизости находились еще другие: достаточно было бы одного крика, чтобы они набросились на нас и, не дав нам времени опомниться, захватили в плен.

— Вот что значили выстрелы, которые я слышал, — прошептал боцман.

Я повернулся к Окиаде и спросил, что мы будем делать. Во всей фигуре его видна была некоторая нерешительность. Он стоял, точно изваянная из мрамора статуя.

— Пусть мастер подождет, — сказал он. — Закройте фонарь. Я увижу и в темноте.

Я сказал, что запрещаю ему идти, ибо было безумием думать, будто часовой один. Он не послушал меня и скрылся с наших глаз так быстро, как будто земля разверзлась под его ногами и поглотила его.

Я всегда говорил, что трудно себе представить более расторопного и верного слугу. Я знал, что он убьет часового, если это будет нужно, и для меня было нечто ужасное в том, что живой человек, фигура которого виднелась при смутном свете за пещерой, стоял на краю вечности и, быть может, только что произнес последнее слово на земле. Это были мои мысли, боцман же не думал, по-видимому, ни о чем и, прикрыв фонарь, сидел на корточках у стены.

— Тонкая штука, ваш желтый парень, — шептал он. — Часовой этот теперь почти что мертвый. Нет ли у вашей чести чего-нибудь вроде табачку? Нет? Ну, в таком случае я подожду.

Я улыбнулся, но не отвечал ему. Говоря по правде, минуты ожидания становились для меня невыносимыми. Удушливая атмосфера туннеля, горячий, насыщенный паром воздух и вдобавок призрачное видение у входа в пещеру — все это внушало мне опасение, что я не проберусь здоровым и невредимым мимо этого часового. Что задержало Окиаду? Часовой между тем ни на йоту не пошевелился с тех пор, как мы впервые увидели его. В пещере не слышно было ни единого звука, кроме шипения пара позади нас. Как ни старался я всматриваться в темноту, я нигде не мог увидеть своего маленького слугу. Неужели он пришел к заключению, что нам опасно идти? Это казалось возможным, и я сделал уже несколько шагов по направлению к туннелю, когда фигурка его вынырнула вдруг откуда-то рядом с часовым и затем послышался тихий свист, призывавший нас к нему.

— Это, пожалуй, один из наших, — сказал боцман.

— Там на земле лежит кто-то мертвый, а он, вероятно, стережет его, — ответил я. — Дай только Бог, чтобы это не был кто-нибудь из нашего экипажа.

— Аминь, сэр! Что ж, христианин должен спокойно смотреть на то, что все мы умрем, когда наступит наш час.

— Только не на этом проклятом острове и не в руках негодяя еврея! Большое это будет несчастье, если случится здесь, мой друг!

Любопытство мое было страшно возбуждено тем фактом, что часовой оставался по-прежнему неподвижным и что Окиада не обменялся с ним, по-видимому, ни единым словом. Кто был этот человек и что заставляло его держаться в таком странном положении? На расстоянии пятидесяти ярдов от него я, конечно, не мог сказать этого, но на расстоянии двадцати я понял, в чем дело. Человек этот был так же мертв, как и товарищ его, лежавший на земле. Пуля из неизвестно кому принадлежащего ружья попала ему прямо в сердце, когда он стоял в засаде, поджидая меня. Так подумал я в ту минуту. Настоящую же истину я узнал только позднее — на палубе своей яхты.

Говоря о своей яхте, я тем самым указываю вам, что мы, выйдя из туннеля, увидели ее на некотором расстоянии от мыса. Здесь же на берегу нас встретили друзья, которые так беспокоились, так страдали от неизвестности в течение стольких дней долгого ожидания после того, как я покинул их. И теперь мне ничего не оставалось больше, как спуститься вниз, пожать им руки и сказать, что все со мной обстоит благополучно.

И чей первый голос услышал я, как не голос моего несравненного Тимофея Мак-Шануса! «Мой мальчик!» — крикнул он мне