Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

— Н-да, она так много сделала для… — и мучительно запнулся.

Дункан все ждал, когда же он скажет, для кого именно — для всяких уродов, для странных людей, для жертв сексуального насилия, для его отца, для его матери, для него самого и для Эллен Джеймс…

— Она так много сделала для людей, у которых жизнь оказалась слишком сложной! — сказал наконец комментатор, удивив и самого себя, и Дункана Гарпа, но сказал он это с достоинством.

Играл джазовый ансамбль. Далласские «Ковбои» буквально «вынесли» с поля филадельфийских «Орлов»; это было первое крупное поражение из многих других, которые «Филадельфия Иглз» еще потерпит. И Дункан Гарп вполне мог представить себе, как бы его отец оценил страдания комментатора, старавшегося быть одновременно профессиональным, тактичным и добрым. Дункан прямо-таки слышал, что отец и Роберта хором вопят по этому поводу; отчего-то Дункан чувствовал, что Роберта где-то здесь и лично слушает славословия по своему адресу. И она, и Гарп пришли бы в восторг от того, как неуклюже это делалось.

Гарп безусловно стал бы передразнивать комментатора: «Она так много сделала, введя в моду искусственную вагину!»

«Ха!» — гремела бы Роберта.

«О господи! — покатывался бы со смеху Гарп. — Господи!»

Когда Гарпа убили, вспомнил Дункан, Роберта грозила снова переменить свой пол. «Я лучше снова буду паршивым мужичонкой, — рыдала она, — чем допущу, чтобы в мире существовали женщины, которые с жадным любопытством глазеют по телевизору на это грязное убийство, совершенное грязной шлюхой!»

«Прекрати это! Прекрати! Никогда больше не произноси этого слова! — поспешно нацарапала ей записку Эллен Джеймс. — Сейчас в мире существуют только те, кто его любил и знал, и те, кто его не знал и не любил, — мужчины и женщины!» — писала Эллен Джеймс.

И тогда Роберта Малдун сгребла их всех в охапку — одного за другим — и щедро, с полной серьезностью заключила в свои медвежьи объятия.

Когда Роберта умерла, Хелен позвонила одна из способных говорить представительниц Филдз-фонда. А потом Хелен, в очередной раз собравшись с силами, должна была позвонить Дункану в Вермонт. Но Хелен позвонила Дженни и посоветовала ей, как лучше всего сообщить брату страшную весть. Дженни Гарп унаследовала отличные качества сиделки от своей знаменитой бабушки Дженни Филдз.

— Плохие новости, Дункан, — прошептала Дженни, нежно целуя брата в губы. — Старый номер девяносто пропустил мяч…

Дункан Гарп, сумевший оправиться и после первого несчастного случая, когда он лишился глаза, и после второго, в результате которого лишился руки, стал хорошим серьезным художником, в каком-то отношении даже пионером в создании особой разновидности цветной фотографии; этого он достиг не только благодаря своему таланту и чувству цвета, но и унаследованной от отца упорной привычке сугубо личного восприятия мира. Он не создавал бессмысленных образов, тут нет никаких сомнений, однако привносил в свое искусство элемент мрачноватой таинственности, чувственный, почти нарративный реализм; зная, кто он такой, было нетрудно сказать, что в этом сквозит скорее писательский талант, чем талант живописца, — и покритиковать его, как обычно и делали, за то, что он слишком «литературен».

— Что бы это ни означало, — неизменно заканчивал эту фразу сам Дункан. — А чего они ожидают от одноглазого и однорукого художника? Да еще и сына Т.С. Гарпа? Чтобы у меня не было никаких отклонений от нормы?

Отцовское чувство юмора передалось Дункану, и Хелен очень им гордилась.

Дункан сделал, должно быть, сотню рисунков — несколько серий под общим названием «Семейный альбом»; именно благодаря этому периоду своего творчества он и приобрел широкую известность. Рисунки были сделаны по фотографиям, которые Дункан «нащелкал» еще в детстве, после несчастного случая, когда потерял глаз. Изображения Роберты и Дженни Филдз, и его матери Хелен, плавающей в заливе Догз-Хэд-Харбор, и Гарпа, бегущего с уже поджившей челюстью вдоль кромки воды. Еще одна серия из десяти — двенадцати маленьких рисунков изображала грязно-белый «сааб». Эта серия называлась «Цвета мира», потому что, как говорил Дункан, все цвета мира видны в двенадцати версиях грязно-белого цвета этого «сааба».

Были там и изображения маленькой Дженни Гарп, и большие групповые портреты — в значительной степени вымышленные, не срисованные с фотографий; и знающие люди говорили, что пустое лицо на таком групповом портрете или повторяющаяся очень маленькая фигурка, повернутая спиной к зрителю, — это всегда Уолт.

Дункан не хотел заводить собственных детей. «Слишком уязвимо, — говорил он матери. — Я просто не смогу смотреть, как они вырастают». На самом деле он боялся, что не сможет вынести, если они вдруг так и не вырастут, навсегда оставшись в детстве.

Поскольку именно таковы были его чувства, Дункану, можно сказать, повезло: детей у него так и не появилось, о них даже беспокоиться не пришлось. Вернувшись домой после четырехмесячного пребывания в вермонтской больнице, он обнаружил в своей студии исключительно одинокую и очень милую транссексуалку, которая привела его жилище в такой вид, словно там действительно жил настоящий художник. Благодаря некоему странному процессу — видимо, своего рода осмосу, — она, как выяснилось, уже довольно много знала о Дункане. Больше того, она практически уже влюбилась в него — полюбив его картины и фотографии. Еще один дар Дункану от Роберты Малдун! И многие — например, Дженни Гарп — считали, что эта девушка не просто мила, но даже красива.

Они поженились, потому что если и существовал на свете мужчина, совершенно беспристрастный в душе по отношению к транссексуалам, то этим мужчиной был Дункан Гарп.

— Это брак, заключенный на небесах, — сказала Дженни Гарп матери. Она, разумеется, имела в виду Роберту, ведь Роберта была сейчас на небесах. Но Хелен, понятно, все же беспокоилась; с тех пор, как умер Гарп, она взяла на себя и его тревоги, а с тех пор, как умерла Роберта, Хелен испытывала такое чувство, словно она должна взять на себя все тревоги мира.

— Не знаю, не знаю, — говорила она. Брак Дункана с транссексуалкой заставлял ее тревожиться. — Эта чертова Роберта! Всегда своего добивалась!

«Зато у них нет риска нежелательной беременности», — написала ей Эллен Джеймс.

— Ох, перестань! — сказала Хелен. — Я ведь, как тебе известно, хотела бы иметь внучат. Одного или двух, по крайней мере.

— Я их тебе обеспечу! — пообещала Дженни.

— О господи! — вздохнула Хелен. — Если к тому времени я буду еще жива, детка.

Как ни печально, но жива она к тому времени уже не будет. Хотя успеет увидеть Дженни беременной и вообразить себя бабушкой.

«Воображать порой куда лучше, чем помнить», — писал Гарп.

И Хелен безусловно пришлось довольствоваться тем, что жизнь Дункана наконец упорядочилась, как и обещала Роберта.

После смерти Хелен Дункан очень много работал с мистером Уиткомом; они устроили вполне достойную презентацию неоконченного романа Гарпа «Иллюзии моего отца». Как и в издании «книги отца и сына», иллюстрации к этому роману тоже сделал Дункан — например, портрет выдуманного Гарпом отца, который вынашивает честолюбивый и несбыточный план создания такого мира, где его дети будут спокойны и счастливы. Иллюстрации Дункана во многом были основаны на портретах самого Гарпа.

Вскоре после публикации книги к Дункану стал заходить старый, очень старый человек, имени которого Дункан никак не мог припомнить. Этот человек уверял, что работает над «критической биографией» Гарпа, однако Дункана его вопросы почему-то страшно раздражали. Он без конца расспрашивал о событиях, приведших к катастрофе, в которой погиб Уолт. Дункан ничего ему не рассказывал (он, собственно, ничего и не знал), и старик каждый раз уходил несолоно хлебавши. Ну конечно же, это был Майкл Мильтон! Дункану все время казалось, будто этот человек что-то потерял, хотя откуда было Дункану знать, что Майкл Мильтон потерял… свой пенис!

Книга, которую он якобы писал, так никогда и не увидела свет, и никто не знает, что с ним в итоге случилось.

Если литературные круги были, похоже, удовлетворены, когда после публикации «Иллюзий моего отца» назвали Гарпа просто «эксцентричным писателем», «хорошим, но отнюдь не великим», то и Дункан против этого не возражал. По словам самого Дункана, Гарп был человеком своеобразным, настоящим и вполне заслуживал слепого доверия, какое ему оказывали некоторые.

«Доверие не слепое, а одноглазое», — шутил Дункан.

На долгое время у него сохранился набор кодовых выражений, понятных только его сестре Дженни и Эллен Джеймс; они трое были поистине закадычными друзьями.

— А теперь за Капитана Энергию! — говорили они, например, выпивая втроем.