Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

бесовская сила достигает тут апогея:

Когда и жара изнеможет,

Гуляют еще, веселясь!..

2

Вопрос о том, был ли Рубцов православным человеком, выходит за пределы его биографии и принципиально важен для понимания эпохи, в которой жил Рубцов. С одной стороны, вся система образов в поэзии Рубцова ориентирована на православие и вне его не осуществима… Но, с другой стороны, ни в одних воспоминаниях не найдем мы свидетельства воцерковленности Рубцова или хотя бы попытки воцерковиться, предпринятой им. Нет подтверждений, был ли он вообще крещен… И хотя отсутствие подобных свидетельств тоже еще ни о чем не говорит, но все-таки с очень большой определенностью можно утверждать, что ни в детдоме, ни в Тотемском лесотехникуме, ни в Приютино, ни на флоте, ни на Кировском заводе, ни будучи студентом дневного отделения Литинститута Рубцов просто не имел возможности для тайного воцерковления. Вся его жизнь протекала в общежитской открытости, и любая подобная попытка была бы если и не осуждена соседями по кубрику или общежитской койке, то по крайней мере замечена. Относительная бесконтрольность появляется в жизни Рубцова уже после исключения его из Литинститута, но даже если он и занялся тогда своим воцерковлением, это ничего не меняет в постановке нашего вопроса, ибо к этому времени вся поэзия Рубцова уже проникнута духом православия. Поэтому правильнее, на наш взгляд, говорить не о воцерковленности Рубцова, а о постижении им православия через язык, через культуру.

Целое тысячелетие, миновавшее с крещения Руси, православное мировоззрение перетекало в русский язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате воздвигло Храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.

После своей победы в семнадцатом году, разрушая и оскверняя церкви, расстреливая священников, большевики попытались разрушить и этот храм русского православия. Реформа орфографии, интервенция птичьего языка аббревиатур, насаждение полублатного одесско-местечкового сленга… Борьба с православными корнями языка шла такая же ожесточенная, как и со священниками, но языковой храм все-таки выстоял. Слово Божие продолжало жить в русском языке и в самые черные для православных людей дни. Равнодушные, казалось бы, давно умершие для православия люди против своей воли поминали Бога, произносили спасительные для души слова.

Попутно отметим, что с этой точки зрения вопрос о богооставленности России, муссируемый нашими «демократами», утрачивает свое однозначное толкование. Атеистическая тьма, сгущавшаяся над Россией во времена владычества «ленинской гвардии» и хрущевской оттепели, так и не сумела перебороть православной светоносности русского языка. И происходило чудо. Прошедшие через атеистические школы и институты люди, отдаваясь в работе со словом живой стихии языка, усваивали и начатки православного мировоззрения.

Особенно ярко это проявлялось в так называемой деревенской литературе. Определение «деревенщики», казалось бы, неточное — писатели этой школы не ограничивались деревенским материалом — и даже несет в себе некий пренебрежительный оттенок, но по сути верное, если говорить о православной красоте и глубине языка, в котором живут лучшие книги наших деревенщиков.

Вспомним о моде на иконы, на туристские поездки для ознакомления с церковными памятниками архитектуры, возникшей тогда в среде городской интеллигенции. Хотя тут, как часто бывает у интеллигенции, произошло смещение интересов с главного на сопутствующее — многих привлекала не сама православная вера, а сопутствующая материальная атрибутика, — это движение своей массовостью, а главное, сознанием православия как объективной ценности явно не вписывалось в советские атеистические планы.

Возвращаясь к судьбе Николая Михайловича Рубцова, подчеркнем, что его путь к православию, пролегающий не через церковь, а через русскую классическую поэзию, в общем-то очень типичен для литераторов, начинавших свой путь в конце пятидесятых годов. Рубцов, в силу своей необыкновенной одаренности, прошел по этому пути дальше других, но все равно это был, мягко говоря, не самый прямой путь. Сбиться с него не составляло труда, и многие, конечно же, сбивались, забредали в трясину интеллигентских компромиссов, улавливались в капканы различных вероучений. Этих искусов Рубцов, слава Богу, избежал… Но душа его, уже открытая Богу, церковной защиты от натиска враждебных человеку темных сил не имела. Тут невоцерковленный Рубцов мог рассчитывать только на самого себя.

В воспоминаниях можно прочитать, как находили на Рубцова темные силы, как, застигнутый ими, начинал возводить поэт химеры чудовищных построений, корежа при этом и свою собственную и окружающих людей жизнь. Потом он овладевал собою, сверхъестественным усилием выныривал из засасывающей темноты к свету и сразу яснел, стихал… Со временем Рубцов научился различать приближение темных сил. Порою ему удавалось уклониться от контакта с ними, иногда и противостоять. Но именно иногда. Не всякий раз. Впрочем, лучше об этом рассказано в самих рубцовских стихах.

Третьим в сборнике «Успокоение» Рубцов поставил стихотворение «Сапоги мои — скрип да скрип». В списке Рубцова оно обозначено заголовком «Таковы леса».

Рассуждения: «Таковы на Руси леса/Достославные, /Таковы на лесной Руси/Сказки бабушки. /Эх, не ведьмы меня свели /с ума-разума песней сладкою — /Закружило меня от села вдали Плодоносное время/Краткое…» — сделали бы честь любому толстокнижному материалу. По сюжету они идут следом за рассказом о приближении лесной нечисти, ощущаемом поэтом. Ведь не случайно он вспоминает вдруг о существовании этой нечисти: «Знаешь, ведьмы в такой глуши/Плачут жалобно…» И вот, когда уже затягивает душу в страшное ведьмовское кружение, герой стихотворения вполне убедительно, с материалистических позиций начинает рассуждать о причинах, ввергших его в гибельное движение. И тут не важно, насколько искренен он сейчас. Герой стихотворения обороняется от колдовских чар, притворяясь этаким бесчувственным к их воздействию материалистическим пеньком. Маскируясь, он становится неинтересен для духов тьмы, и они отходят от него…

В самом построении своего сборника «Успокоение» Николай Рубцов реализует те же принципы организации поэтического материала, что и в отдельных стихах. Рассказывая исключительно о собственном духовном опыте, Рубцов никогда не настаивает, не педалирует свои мысли, не стремится придать мимолетным видениям отчетливых очертаний. Он легко забывает о заданной теме, говорит совсем о другом, и только прислушавшись, различаешь, что первоначальные мысли и ощущения никуда не ушли, лишь приняли другие очертания. Вот и в сборнике «Успокоение» Рубцов сразу после «Лесов» ставит стихотворение «Родная деревня». Переход естественный и логичный.

Герой сборника проводит лето в деревне, странно было бы ему не вспомнить о своем детстве, не поразмышлять о жизненном пути. Впрочем, уже сама лексика:

Хотя проклинает проезжий

Дороги моих побережий… —

не дает читателю оторваться от начавшегося разговора. Историческая ретроспекция потребовалась поэту, чтобы ввести тему