Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

терплю! Вбила себе в голову старших повчать... А лейтенант шо ж? Кажу ему: «Громов твоя хвамилия. Артем Громов твой батька. И обличьем ты увесь в него. Шукал он тебя, убивался. Здесь пытал, на хуторах...» То ж направил Димку в область — куды к таму часу секретаря нашега забрали. Так уж он, младший Громов, и помял меня — доси сгадуется.

— Наверное, встреча была!.. — воскликнул Сергей Тимофеевич. — Радости-то сколько!

— Про то, как стренулись, не знаю — брехать не стану, не моя стихия брехать. А через недельку заявились обоє. Вот так же въехали машиной у двор. Подарков понавезли!!! Мне, Ульке. Запусков разных с собой прихватили. Посилали за стол. Старый Громов и выступает с речью: «Абы не ты, дед Кондрат, так и не стрелись бы наши дороги с сыном. Живи сто лет и ще скоки захочешь...» Стукается со мною своей посудиной, а сам сыном любуется, кивает ему. «Завсегда, — каже, — Дима, сгадывай-окромя таго безвестнага Ивана, шо стал тебе крестным отцом, ще однаго крестнага — деда Кондрата. Вот, каже, — скоки хороших людей в нашей жизни стречается». Тут и батьку тваво помянул — Тимохвея Авдеича. Как раз же перед тем поховали его, геройскую смерть принявшега. «Большевик, — каже, был необвыкновенный, незабвенный друг мой. Мы, — каже, — с ним тут гагаевку на новые рельсы ставили...» Будто я-то не у курсе. Как-никак — в одной упряжке тягли. То ж выпили и за Тимохвея Авдеича. А пили токи коньяк, що звется «пять звездочек». По совести — не шибко мудрая штука. Как по мне — самогон пристойней. Помню, и упокойный Лаврушечка Толмачев полюблял повторять: «На вид он прост, но свойства чудные имеет». Той колтай по части спиртнога... И шо ты гонишь? — вдруг сказал шоферу. — Шо я тебе космонавт? Тишей едь.

Не сбавляя скорости, шофер обернулся к Сергею Тимофеевичу, как бы выражая и недоумение, — и осуждение, а Кондрат, заметив это, продолжал:

— Ты ото не гляди — слухай, шо кажут. Може, у меня вестибуляр не гож! Не усем же так лётать.

— Можно потише, — проронил и Сергей Тимофеевич.

— Летает так, шо в глазах рябит, — ворчал Кондрат. — Ничего не разглядеть.

Пожалуй, это обстоятельство больше всего и волновало Кондрата. А шоферу хотелось побыстрее избавиться от непредвиденных, не обязательных для него пассажиров, стать возле заводоуправления в тенечке — благо, директор не очень беспокоит поездками — да дочитывать очередной детектив. Только от Пыжова, видать, так просто не отделаться, если при нем Пал Палыч сказал: «Отдаю тебя в полное распоряжение Сергея Тимофеевича. Куда укажет, туда и повезешь». Пришлось смириться. Он уменьшил скорость, уже не аппелируя к Сергею Тимофеевичу, не отрывая от дороги мрачного взгляда.

Старику же захотелось посмотреть городок коксохимиков. Подвернули туда, медленно заколесили по асфальтированным улицам. Кондрат вертел головенкой то в одну сторону, то в другую, заглядызал на многоэтажные дома с балконами, лоджиями, окруженные зеленью уже поднявшихся деревьев. Пялил глаза-на огромный универмаг, гастрономы, кинотеатр, детские сады с ярко раскрашенным оборудованием игровых площадок... Потом запричитал:

— Ай-я-яй, скоки настроили! Здесь же ветер когдась гулял да волки выли!

— Вспомнили, дядь Кондрат, — усмехнулся Сергей Тимофеевич. — Когда-то было! До войны тут коровники колхозные стояли.

— Э-э, до войны... Глядя до какой войны. Мы тут пацанами шастали, ще й Катерининской дороги не было...

Увидев в стороне от поселка строения, обнесенные, белой оградой, и узнав, что там размещается заводской больничный комплекс, проронил:

— До Димитрия Саввича надо было Герасиму итить. Казал же. Що ж как в заводе прикреплен? Димитрий Саввич не дал бы ему помереть. Не-е...

Сергей Тимофеевич сказал, что в заводской больнице работают хорошие специалисты, что врачебные кабинеты оборудованы новейшей медицинской аппаратурой, что и Дмитрий Саввич ничем бы уже не помог Геське.

— Не перечь, Серега! — по-петушиному взъерошился Кондрат. — Димитрий Саввич усе может!..

И ушел в себя, нахохлился. А Сергей Тимофеевич подумал о том, что дед Кондрат — почти девяностолотняя история, мудрость, память и совесть народа, его неунывающая, проетодушная и хитроватая, таящая в себе и печали, и радости, живая душа.

Вскоре Кондрат снова стал зыркать по сторонам. Сергей Тимофеевич, уже не ожидая вопросов, объяснял:

— Трамвайное депо... А дальше, видите, голубые ЗИЛы оттуда мчатся, — «Сельхозтранс».

— Про тех «джигитов» чул, — кивнул Кондрат. — Ромка на них кажё: «Черная сотня». Гасают по усех усюдах.

Они выехали на магистраль. Шоссе вклинилось между трамвайной и железнодорожной линиями. Здесь тоже Кондрату было все внове.

— Электрозавод... — говорил Сергей  Тимофеевич. — База монтажников... Птицефабрика... Бывший эмтээсовский посёлок... Грузовое автотранспортное предприятие...

Дальше сплошняком потянулись подсобные службы завода, строительного треста... Кондрат качал головенкой, приговаривал:

— Такога наворочали... такога...

Вахтерша, увидев директорскую машину, открыла створки ворот, и они въехали на территорию завода. Тут у Кондрата и вовсе разбежались глаза, отнялся язык. Сергей Тимофеевич показал и обслуживающую площадку, где последнее время трудился Геська, и указал на верх коксовыталкивателя — свое рабочее место. К батарее подъехали и с коксовой стороны, чтобы старик увидел, как рушится в коксоприемный вагон огненная лавина. Посмотрели другие цехи, побывали на строительной площадке.

По пути домой Кондрат молчал, видимо, «пережевывал» впечатления. Потом сказал:

— Не-е, дураков нема, Серега. Погожу.

— Вы о чем, дядь Кондрат? — спросил Сергей Тимофеевич.

— То я кажу: Лаврушечка с перепою в луже утоп, ни про завод наш не дознавшись, ни про телевидению, ни про той космос. — А шо ж оно завтра будет!.. Не-е, погожу помирать.

26

Пантелей Пташка не чуял под собой ног — Светка сдала вступительные экзамены в институт — На радостях он говорил встречным и поперечным, к месту, и не к месту: «А моя поступила...» Тут же начинал рассказывать, какой большой был конкурс и что при приеме девчонок не очень жалуют, отдавая предпочтение хлопцам, и как его дочка обставила многих, потому что держал ее в ежовых рукавицах, все лето она просидела над книгами, и что есть правда на земле: пусть не болтают некоторые, будто туда можно попасть лишь по блату, да те устраивают своих деток, кто подвозит их на служебных машинах — он, например, и дороги не знает в тот институт.

Радость почти всегда эгоистична. Ей нет дела до того, что у кого-то могут быть неприятности. Она выражает себя без оглядки на чью-то беду. Не было предела и радости Пантелея Пташки: его мечта, наконец, осуществилась — Светка зачислена в мединститут. Поехала сейчас со студентами в колхоз на уборку урожая. А там и оглянуться не успеешь, как станет детским врачом...

Этой своей