Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

Как ни разумны были с обычной точки зрения рассуждения короля, они не приносили утешения лорду Хантинглену, который, возможно, даже не вполне понимал их. Однако всхлипывания мягкосердечного короля, сопровождавшие и прерывавшие его слова, оказали на старика более быстрое действие. Крупные скупые слезы выступили у него на глазах, он стал целовать сморщенные руки короля, которые тот, также плача, но с меньшим достоинством и сдержанностью, протягивал ему сперва по очереди, а потом обе вместе; наконец человеческие чувства окончательно одержали верх над сознанием монаршего величия, и король, сжав руки лорда Хантинглена, сочувственно потряс их, как равный, как близкий друг.

— Comporte lachrymas, [170] — сказал король, — успокойся, любезный, успокойся. Совет, и наш сынок Чарлз, и Стини могут убираться ко всем чертям. Твой сын не женится на ней, если тебя это так огорчает.

— Нет, он женится на ней, клянусь богом! — произнес граф, выпрямляясь, смахивая слезы и пытаясь обрести хладнокровие. — Прошу прощения у вашего величества, но он женится на ней и возьмет в приданое ее позор, если даже она самая отъявленная распутница во всей Испании. Если он дал слово, то сдержит его, хотя б он дал его презреннейшей из уличных тварей. Он сдержит слово, или мой кинжал отнимет у него жизнь, которую я ему дал. Если он мог унизиться до столь гнусного обмана, то пусть он даже обманул само бесстыдство, он женится на бесстыдстве.

— Нет, нет, — успокаивал его король, — дела совсем не так плохи. Даже когда Стини думал о ней самое худшее, он не считал ее уличной девкой.

— Если это послужит в утешение лорду Хантинглену, — вставил горожанин, — то я могу поручиться за высокое происхождение этой леди и чистейшую, незапятнанную репутацию.

— Я могу только пожалеть об этом, — начал лорд Хантинглен и, спохватившись, добавил: — Да простит мне небо мою неблагодарность, но мне почти жаль, что она такова, какой вы ее описываете, ибо негодяй не заслуживает этого. Быть приговоренным жениться на женщине красивой, невинной, честной…

— И добавь — богатой, милорд, богатой, — перебил его король. — Вероломный отделается слишком мягким наказанием.

— Давно уже я видел, — сказал убитый горем отец, — что он себялюбив и жестокосерден, но чтобы он оказался еще и лжецом и клятвопреступником… Никогда я не думал, что такой позор постигнет наш род! Я не желаю больше видеть его.

— Полно, милорд, полно, — прервал его король. — Пробери его хорошенько. Я думаю, тебе надо воздействовать на него скорее в духе Демея, чем в духе Микиона — vi nempe et via pervulgata patrum. [171] Но чтобы не пускать его к себе на глаза, твоего единственного сына, — это совершенно бессмысленно. Скажу тебе по секрету, любезный (хотя я ни за что не хотел бы, чтоб Чарлз меня слышал): мой сын мог бы лишить невинности половину всех лондонских девушек, прежде чем у меня повернулся бы язык вымолвить такие жестокие слова, какие ты сказал о твоем чертовом Дэлгарно.

— Прошу ваше величество позволить мне удалиться, — сказал лорд Хантинглен, — и пусть королевская справедливость подскажет вам, как решить это дело, ибо я не желаю никакого снисхождения для моего сына…

— Хорошо, милорд, пусть будет так. И если только есть что-нибудь в нашей власти, — Добавил государь, — что доставило бы вам утешение…

— Милостивое сочувствие вашего величества уже принесло мне все утешение, какое возможно на земле. Остальное мне дарует царь царей.

— Ему я препоручаю тебя, мой старый верный слуга, — растроганно произнес Иаков.

После того как граф удалился, король некоторое время стоял в задумчивости, а затем сказал Гериоту:

— Звонкий Джорди, вот уже целых тридцать лет ты знаешь все тайны нашего двора, хотя, как умный человек, и делаешь вид, что ничего не слышишь и не видишь. Мне очень хотелось бы из чисто философского интереса задать тебе один вопрос: не приходилось ли тебе слышать, чтобы покойная леди Хантинглен, жена нашего благородного графа, поскользнулась когда-нибудь на своем пути? Я хочу сказать: не оступилась ли она или, там, не потеряла ли поясок? Ну, ты понимаешь меня.

— Даю вам слово, как честный человек, — ответил Джордж Гериот, немало удивленный вопросом, — ее не коснулось никакое, даже самое ничтожное, подозрение. Она была достойной женщиной, весьма благоразумного поведения, и жили они с супругом в полном согласии; графиня имела только тот недостаток, что была склонна к пуританству и больше водила дружбу со священниками, чем то было по нраву лорду Хантинглену, который, как известно вашему величеству, человек старого закала, любящий пить и браниться.

— Ах, Джорди, — промолвил король, — все это слабости людей старого времени, и мы сами от них не совсем свободны. Но свет портится день ото дня, Джорди. Молодые люди нынешнего века могут с полным правом повторить вслед за поэтом:

Aetas parentum, pejor avis, tulitNos nequiores. [172]

Этот Дэлгарно не пьет и не богохульствует, как его отец, но зато, Джорди, он распутничает, не держит слова и нарушает клятвы. А что касается графини и священников, Джорди, то духовные пастыри и короли — такие же грешные создания, как и прочие смертные. Кто знает, может быть, этим объясняется различие между Дэлгарно и его отцом? Граф — сама честность, он так же мало обращает внимания на земные блага, как благородная гончая на хорька. Но сын его держался с удивительным бесстыдством при нас, при Стини и Чарлзе и при всем Совете, пока не услышал о приданом, после чего он, клянусь королевским престолом, закланялся, точно петух над крыжовником. Как утверждают Баптиста Порта, Майкл Скотт в «De Secretis» [173] и другие, бывают случаи несходства между отцом и сыном, для которых трудно найти естественное объяснение. Ах, Звонкий Джорди, если б гул котлов и бренчание горшков, кастрюль и прочей металлической посуды не вышибли у тебя из головы школьной премудрости, то я поговорил бы об этом предмете более подробно.

Гериот не был так лицемерен, чтобы сокрушаться о забытых школьных познаниях, поэтому, сдержанно заметив, что встречал на своем веку много людей, не имевших сходства со своими отцами, он спросил, согласен ли лорд Дэлгарно выполнить свой долг перед леди Гермионой.

— Право, любезный, я в этом нимало не сомневаюсь. Я отдал ему опись ее имущества, которую ты вручил нам на Совете, и предоставил ему полчаса на размышление. По-моему, от чтения этой описи он скорей всего образумится. Я поручил сынку нашему Чарлзу и Стини разъяснить Дэлгарно, в чем его долг, и если он не исполнит того, что они от него хотят, я попрошу его научить меня, как их не слушаться. Ох, Джорди, Звонкий Джорди, ты бы слышал, как сынок Чарлз рассуждал о порочности лицемерия, а Стини — о гнусности распутной жизни!