Меч Кайгена - М. Л. Вонг

раздался резкий вскрик, когда ее лед встретился с его внутренним жаром.

Тут, в глубинах их сцепившихся сил, она поняла, как сильно он изменился. В юности ньяма Робина прыгала и трещала у ее, было больно, но приятно. Где-то на пути Робин столкнулся со страданиями, которые не смог превратить в энергию, и это сломало его. Это сидело глубоко в нем, тяжелое, как раскалённый металл, жарче огня, но без яркости пламени.

Робин Тундиил, которого она знала, пропал.

Конечно, и Мисаки изменилась. Ее сила, которая танцевала до этого на поверхности мира, свободная и неглубокая, теперь погрузилась в раскалённые вены Робина, сочетаясь с его пылом. Многие джиджаки не могли управлять жидкостью, такой горячей, как кровь таджаки, но Мисаки всегда принимала жар, и она направила свою джийю в циркуляцию Робина, сделав его вены своими.

— Теперь… — голос Мисаки дрожал. — Попытайся сжать кулак.

Робин сделал это, и она изо всех сил потянула за его мизинец. На жуткий миг она ощутила, как его мышцы напряглись, содрогнулись, мизинец искривился, и она отпустила его кровь, охнув.

Робин отдернул руку, Мисаки сжалась. Она устала от усилий, но видела по лицу Робина, что это сработало. Она схватилась за край стола дрожащими руками. Такеру опустил ладонь на ее плечо. Прикосновение помогло ей, прогнало огненные спазмы боли из ее тела, но ее глаза были прикованы к лицу Робина.

— Это оно, — сказал он. — Это он сделал со мной… со всем моим телом.

— Всем телом? — поразилась Мисаки. Она захватила только мизинец Робина, но это лишило ее почти всех сил.

Робин посмотрел на Мисаки и Такеру.

— Я думал, ваши дома теонитов были как можно ближе к божествам.

— Так и есть, — сказал Мисаки.

— Тогда, думаю… — Робин смотрел на ладонь. — Я столкнулся не с тем божеством, — он выглядел так, словно его могло стошнить.

— Робин… — голос Мисаки был робким, почти умоляющим, словно она могла вызвать мальчика, которого знала, который никогда так не боялся. Она хотела извиниться за то, что вытянула тот ужас на поверхность. Да, он ее попросил, но она все ещё сожалела. — Робин, я…

— Простите, — Робин встал слишком быстро, обычно грациозные движения были неуклюжими. — Спасибо за помощь, Коро Мацуда, — он поклонился, держась за руку, которой управляла Мисаки. — Мне просто нужно… Простите, — он покинул комнату.

— Твой друг очень странный, — сказал Такеру, глядя ему вслед.

— Да.

— Ты должна пойти за ним.

— Такеру-сама?

— Мы не знаем, какой эффект та техника имеет на нем. Прошу, проследи, чтобы он не пострадал.

Мисаки кивнула и встала, чтобы пойти за Робином.

Она нашла его в гостиной, он сидел на коленях перед храмом семьи, откуда смотрели фотографии Мамору и Такаши. Фотография Такаши была старой, со дня его свадьбы с Сецуко. Он стоял гордо, но Мисаки подозревала, что он был немного пьяным, когда ее сделали, потому что улыбка не в стиле Мацуда проступила на его губах.

Фотография Мамору была недавней, никто не знал тогда, что это был последний раз, когда в академии Кумоно делали фотографии. Он сидел прямо в школьной форме, старался выглядеть серьезно. Для Мисаки это было идеальное отображение ее сына — мальчика, которому хватало таланта не стараться усиленно ради чего-то, но который старался сильнее всех надо всем до конца.

Робин не встречал Мамору или Такаши. Это создало странную дыру во вселенной — призрака. Он уже был у храма, помолился в первый день в Такаюби. Не было повода для него сидеть тут, глядя на фотографии, сейчас. Он не знал их. Но он глядел на фотографии пристально, сжимая левую ладонь, потирая палец, которым управляла Мисаки.

— А если это случится снова? — тихо спросил он. — А если я не смогу защитить Даниэля?

Мисаки сжала губы, а потом ответила:

— Возможно, ты и не можешь.

— Как мне жить с этим? — Робин посмотрел на нее. — Как ты это сделала? Все вы… как вы это сделали?

— Нет «как», Робин, — Мисаки вздохнула. — Это не дуэль или уличный бой. Нет техники победы, чтобы пройти это, нет льда, который может защитить от этого, нет огня, который может это сжечь. Ты это знаешь. Ты уже терял семью.

— Не как ты… — Робин покачал головой. — Я был плохим другом. Я должен был спросить о нем раньше. Даже если ты не хотела говорить об этом, я должен был спросить, как ты спросила о моей жене. Я должен был спросить, каким он был.

Эта ошибка не беспокоила Мисаки. Она могла говорить о Мамору, просто было все еще больно. Всегда будет больно.

— Если ты жалеешь, что не спросил, почему ты это не сделал? — спросила она, уперев руки в бока.

— Я боюсь, — Робин посмотрел на фотографию Мамору. — Боюсь, что он был чудесным. Боюсь, что он был гением, как ты, сильным, смелым и всем, чем он мог быть.

— Он был таким, — тихо сказала Мисаки.

— И это не было важно? — сказал Робин.

— Это было важно, — сказала яростно Мисаки. — В конце он был важен. Люди в этой деревне живы, потому что он был таким, но…

«Но он все еще умер».

Ей не нужно было этого говорить. Мысль повисла в воздухе вокруг них. Мисаки научилась жить с этим весом, работать — готовить, убирать, играть с живыми детьми — а это висело, тихий вес, который не пропадал. Робин страдал под этим грузом.

— Мисаки… — он повернулся к ней, в теплых глазах стояли слезы. — Мне так жаль.

— Ну же, Робин, — она попыталась улыбнуться. — Ты — взрослый мужчина. Не плачь.

— Это не должно был с тобой произойти.

Мисаки покачала головой.

— Это не должно случаться ни с кем.

— Что я наделал, Мисаки? — спросил Робин, слеза покатилась по его щеке. — Что я наделал?

— Не знаю, — сказала она, пытаясь звучать бодро. — Ты не хочешь уточнять. Я слышала бред о божестве, манипулирующем кровью. Но ты всегда знал, что столкнёшься с опасностью в своей работе. Ты даже понимал, что это повлияет на людей вокруг тебя. Это…

— Я не думал, что у меня будет ребенок, — сказал Робин. — Я решил, что детей не будет.

— О чем ты? Ты всегда хотел детей, — даже в шестнадцать Робин говорил о детях.

— Дело не в том, чего я хочу. Мисаки, моя жизнь, моя ответственность, стала слишком опасна для ребенка.

— Разве так было не всегда? — спросила Мисаки. Он просто был слепым. Они оба этого не видели.

— Возможно, — он вздохнул. — Но еще недавно — иронично, до рождения Даниэля — я думал, что мог