Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

Трамвай дребезжал на поворотах, за окном темень, редкие огни; окраина города. Тоска…

Страдал Иннокентий Спиридонович: опять разлука с Лидией Павловной. Вот сейчас скажет он ей: «Завтра уезжаю», — зальется его хозяюшка слезами, прижмется к груди, в которой давно бьется холодное черное сердце, а вот в такие моменты, представьте себе, исчезает чернота окаянная, что-то творится в душе черного мага человеческое, слабое и нежное.

Однако сказать, что Требич-Линкольн — черный маг, значит поступиться истиной. Он еще не прошел первого посвящения, а только подготовлен к нему, многое знает, немало может, но акт первого посвящения — «Враты» — добровольный, ты сам должен принять решение, а Исаак еще не готов. И его не торопят. Впрочем, так ли это?..

Плеча Иннокентия Спиридоновича коснулась рука, прикосновение было сильным и властным.

«Что такое? Ведь в вагон никто на последних остановках не садился…»

— Здравствуй, Исаак, — прозвучал знакомый дружеский голос. Он быстро повернулся назад.

— Ты?.. Ты, Жак? Каким образом…

— Не задавай никаких вопросов, — сказал Жак Кальмель, его учитель и поводырь в лабиринтах Черного Братства. — Час настал: тебе нужна наша помощь.

— Какая? В чем?

— Тебя многое ждет в Гималаях, в Тибете — словом, на Востоке, куда ты послан. Будет нелегко. В одиночку не справиться. Не торопись с вопросами. — Трамвай остановился. — Выходим! Выходим, дружище Исаак! Мы на месте.

Они очутились на тротуаре, трамвай — вот странно! — без единого звука двинулся дальше, и Требич-Линкольн не поверил собственным глазам: место водителя трамвая пустовало, трамвай ехал сам по себе, а в вагоне, из которого он и Жак Кальмель только что вышли, сидели ослепительные красотки, все обнаженные, хохотали, делали им ручкой, а одну он узнал: крошка Шу, китаянка — кажется, из Константинополя?.. Да, да! Там… Притон в порту, «номера» на втором этаже, в окно виден рейд с призрачными огнями на кораблях, отражающихся в замершей глади воды. Она стояла у зеркала в рыжих пятнах по краям, рассматривая себя, и медленно раздевалась. «Да ведь Шу на следующий день убила пьяная матросня! И меня таскали в полицейский участок как свидетеля…»

— Право, дружище, нашел время предаваться бессмысленным воспоминаниям. — Жак смеялся, и в глазах его мерцал зеленый свет. — Идем, идем! Нас ждут.

— Да, идем…

Но что это такое? Ведь совсем недавно была темная окраина Москвы, еще две остановки — и пригород: дачи, сады, темь вавилонская, деревянный домик с подслеповатыми окошками, где ждет его не дождется Лидия Павловна.

А они стояли на шумной незнакомой улице: праздничная толпа, яркие витрины магазинов, кафе, рестораны, вывески на всех языках мира. А публика! Тоже со всего света, в национальных одеждах: и шуба тебе сибирская, и набедренная повязка на узких чреслах смуглой красотки с какого-нибудь экваториального острова; черный цилиндр, монокль в глазу; а вот бальное платье до полу, бисером расшитое. А транспорт! И авто, и велосипеды, и роскошные экипажи; длинный монах, весь в оранжевом, на маленьком ослике, ноги по земле шаркают. Мать честная! На санях мужик разбитной, в лаптях, с красной развеселой физиономией по асфальту жарит! Вместо лошади впряжен в сани чертенок молоденький, только копытами цокает, с языка красного, востренького капельки слетают — заморился. И общее впечатление от происходящего вокруг — весело всем до последней невозможности: хохот, песни, лица все в улыбках — правда, вместо многих лиц вовсе рожи, весьма безобразные, и с рогами, и в бородавках, с клыками, из смрадных пастей торчащими. И пара одна таких вот особей, разнополая, прямо посреди улицы совокупляется — никакого стыда. «Охальники», — сказала бы Лидия Павловна. Но все равно: праздник тут, господа хорошие, и, похоже, праздник навсегда, на все времена.

«Да что же это творится? Где это я?»

— Не бери в голову, Исаак! — Мсье Кальмель потянул его довольно бесцеремонно за рукав. — Не могу я больше ждать! Голову себе открутишь, по сторонам озираясь.

— Нет, ты мне, Жак, объясни! — уперся Требич-Линкольн.

— Да что тут объяснять? — Мсье Кальмель явно начинал злиться. — В седьмом измерении мы. Чтобы ты понял — в нашем. А еще точнее — в своем ты измерении.

— Оно — где?

— Да на Земле, на Земле, успокойся. И пересекается с тремя… Ну, людскими, что ли. Здесь они, вокруг нас. Нет, прости! Теоретически долго объяснять. Подзастрял ты в человеческих трех измерениях. Ладно! Надеюсь, скоро все поймешь. Да пошли же наконец!

Переулки, проходы, от ярких красок рябит в глазах, как-то все неестественно быстро мелькает. Звон в ушах, каменные ступени куда-то вниз, длинный коридор, сводчатые потолки, во влажных стенах — чадящие факелы…

«Или я схожу с ума? Все это галлюцинация, бред?..»

Их уже, оказывается, сопровождают трое юношей в длинных черных плащах, с факелами в руках; лица их белы, безжизненны, безукоризненной одинаковой красоты.

Открывается тяжелая дверь, закованная причудливым литьем с каббалистическими знаками.

Зал, огромный, полутемный (потолка не видно), тоже освещенный факелами. Длинный деревянный стол. За ним три старца в ярко-красных одеждах, на головах капюшоны, закрывающие пол-лица — глаз не видно, головы опущены.

— Наконец-то! — говорит один из них, спокойно, даже с некоторым сожалением. Поднимает голову, смотрит на Требича-Линкольна. Черные глаза с яркими точками зеленого огня. — Подойди, Исаак.

Он тут же повинуется, теряя волю.

— Возьми!

Старец протягивает Требичу-Линкольну маленькую стеклянную колбу с белым порошком на дне, закупоренную пробкой с веревочным хвостиком: дернешь — откроется, и крохотный лист плотной бумаги, на ней три строки, написанные латинскими буквами.

Исаак принимает чуть вздрагивающей рукой и колбу, и лист бумаги.

— Все гениальное просто. — Старец еле заметно улыбается. — Так говорят люди в твоей жизни, правда?

— Да…— послушно шепчет Требич-Линкольн, совершенно не ощущая себя: состояние отсутствия, невесомости.

— И это правда: все гениальное предельно просто.

Таков и ритуал первого посвящения в наше братство -

«Враты».

«Сейчас? — мысленно ужаснулся Исаак. — Уже сейчас?..»

— Совсем не обязательно, — спокойно говорит старей. — Спрячь то, что я дал тебе. — Приказ был выполнен мгновенно и с чувством облегчения. — Решение ты примешь сам. Ты знаешь об этом. А сейчас тебе, Исаак Тимоти Требич-Линкольн, представляется возможность увидеть, как это происходит. Но сначала… Посмотри направо. Он судорожно повернул голову. Справа от стола, за которым сидели старцы, из тьмы возникла шеренга воинов в черных одеждах. Они были разные: белолицые, смуглые, один негр или мулат. И общая метка была у них возле левого виска — коричневая родинка в виде крохотного паука. Но в чем-то еще главном они были похожи. В чем? Исаак не успел ответить себе на этот вопрос, — на него ответил второй старец, сидящий у левого края стола (он так и не поднял голову, и красный капюшон скрывал его лицо):

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});