Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Марина Ясинская

То, что маркиз изменил историю, не вызывает сомнения. Широчайшая кампания, вдохновленная несколькими книгами, закончилась убийством некоего мальчишки – Жана Виктора Моро. Фамилия «Моро» к тому времени была известна минимум четырем визионерам, и английский кабинет даже выделил тысячу двести фунтов на «воспитание будущего союзника Англии, буде таковой сыщется»[12]. Провинциальный адвокат де Робеспьер был убит на первом самочинном заседании Генеральных штатов – хотя странно видеть в этом тщедушном заике будущего диктатора. Другое дело, что лучше бы не вмешивались. Друг народа Марат и скромный артиллерист Бонапарт (император с 1803 года) учинили во Франции такой кавардак и настолько основательно перепахали Европу, что никому мало не показалось. Париж не умирал с голоду, но французы сотнями тысяч гибли в соседних странах.

Из попыток напугать общество пришествием очередного монстра в человеческом обличье и его жуткими злодеяниями родилась традиция «романов-ужасов». Если вы очередной раз перечитаете «Ребенка Розмари» (матушку Виктора Моро звали именно так), или «Молодого Франкенштейна», или «Тома Марволо Реддла» – можете быть уверенными, что корни идут оттуда. Мрачные интерьеры, попытка противостоять судьбе, сомнительные злодейства – и тьма, которая скрывает все.

Но чем же тогда цивилизованные европейцы лучше африканских дикарей? Ведь традиция романа-воспитания возникла даже раньше – «Крошка Фриц», попытка сделать благонамеренного человека из будущего Фридриха II – и все равно скатились к убийствам?

История предупреждает о том, что она переменчива, но ее все равно не слушают. Ведь знатным людям куда проще пойти на любую гнусность – задушить младенца в колыбели, сжечь город – чем отказаться от привычных и доступных привилегий. Любой системный кризис требует принципиально нового мышления, совершенно оригинальных действий. И визионеры тут ничем не лучше всех остальных людей – им хочется сохранить привычный образ жизни. Де Саду, чтобы предотвратить революцию, требовалось не вычислять имена будущих возмутителей спокойствия, а создать механизм, который бы обеспечил пребывание энергичных людей в кресле первого министра. Для этого нужна была самая малость: расставание с образом эпатажного, шокирующего светского льва – и каждодневная политическая работа. Но маркизу до смерти хотелось развлекаться…

Вторым главнейшим течением в фантастике – имевшим куда больше оснований на статус «пророческого» – стали комиксы.

Гравюра на меди, печатный станок, тысячный тираж эстампа – и вот платье, фасон которого войдет в моду через десять лет, уже сейчас рассмотрено в лучшем виде. Будет ли готово общество принять послезавтрашнюю моду – отдельный вопрос. Но ведь в будущем интересна не только мода?

Образы еще не созданных зданий – самое раннее, что приходит в голову граверам. Гравюры Жана Кало, на которых показан Версаль за шесть десятилетий до его постройки, неизменно вдохновляли современников.

Вот с техникой – сложнее. Можно ведь, не разобравшись в принципах ее устройства, показать картинки использования новых изобретений. И сила образов будет никак не меньшей, чем у черных букв на белой бумаге.

Видел ли Босх в грядущем те самые механизмы, которые изобразил на картинах? Загадка. Но воздушные шары рассмотрели уже в начале XVIII века и смогли довольно удачно воспроизвести к 1750-му. Пароходы начали строить в Англии и во Франции практически одновременно – паровая машина уже была, а видения подталкивали к «морскому» использованию. Автомобили, неоднократно виденные в грядущем, пытались соорудить уже с 1820-х, но изобретатели лишь разорялись или пускали на ветер казенные субсидии. Не выходило заглянуть под капот. Также не получалось с дирижаблями – паровые двигатели бесполезны для воздухоплавания.

Но визионеры, сочиняющие комиксы, могут стать пророками не только благодаря отдельным шестеренкам или «дивному металлу, коий мягок, но рже не подвластен». Общий вид будущего, «дух эпохи», куда проще передать в книге с сотней картинок, чем в подробнейшем рассуждении. Главное – сложить сотни деталей в целостную картину.

В истории остался разговор двух старых соперников на поприще литературы – Пушкина и Булгарина. Буквально за месяц до своей злосчастной дуэли, до «непереживаемых» сорока лет, Пушкин выпустил «Историю Петра I» – фундаментальный труд, который определил восприятие русской истории ничуть не меньше, чем работы Карамзина. На приеме в особняке Кукольника обсуждали именно ее. В ответ на едкую реплику Пушкина «Скоро ли мы еще почитаем о похождениях Митрофанушки на Луне?», Булгарин нашелся почти мгновенно – «Я вам лучше покажу». Он достал объемистый фолиант, состоящий из одних набросков и озаглавленный крайне скупо – «Мировая война».

По сию пору остается неизвестным, купил ли Булгарин у кого-то из визионеров эти наброски или сам сподобился[13], но его видения стали истинными пророчествами и определили представления о будущем на следующую сотню лет. Бывший офицер армии Наполеона смог убедить императора Константина І, что будущие войны будут именно такими.

Самолеты, броневики, колючая проволока, отравляющие газы, танки, самоходные орудия, мотоциклы, лошадиные противогазы, пулеметы, снайперские винтовки, противошрапнельные блиндажи, минометы, кислородные маски. Самоочевидность множества изобретений, когда лишь картинка уже показывала, что новое изделие многополезно и жизненно необходимо, была уникальной.

В результате следующие десятилетия стали одной большой попыткой воспроизвести стандарт «мировой войны» (то есть воевать так хорошо и серьезно, как это делают во всех первоклассных державах) и при том сохранить общество от потенциальной смуты. Получалось лучше, чем с пароходами при Трафальгаре, где легкий шторм чуть не пустил на дно «железные армады» обеих сторон, но весьма противоречиво. К примеру, потомки к началу мировой войны начисто забудут ракетное вооружение, а ведь у старых добрых пороховых ракет столько преимуществ?

Извечный вопрос множества историков-любителей – отчего прогресс не разгоняется быстрее, чем сейчас? Отчего самолеты появились едва ли полторы сотни лет назад, а до того все попытки смастерить винтокрылые машины привели максимум к появлению дельтапланов? Визионеров становится больше с каждым поколением – отчего не получается жить за счет завтрашнего дня?

Даже если знать, что изобретать, и даже если удастся все довести до ума – немыслимо тяжело разогнать машину государства и обустроить инфраструктуру под новые механизмы[14]. В фантастике есть очень старая традиция скепсиса. Она берет начало чуть ли не от шута Миллионе – человека под маской, что на венецианском карнавале начал высмеивать рассказы Марко Поло о неисчислимых богатствах Востока. И в каждую эпоху фантастики рождаются не только свои охранители державы, но свои ревнители традиций общества. Возникают свои трагические маски. У Шекспира это Харриот из «Банкрота» – вкладывающий свои капиталы во множество изобретений и каждый раз прогорающий новым способом. У Радищева в «Путешествиях по Тульской губернии» это помещик-живодер, думающий скрестить крепостных со свиньями и тем преумножить число «своих» душ.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});