Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

Ах, Бритая всесильная Голова! За день до моего вылета из Мекленбурга вызван я был в его высочайший кабинет и предупрежден помощником о строгой конфиденциальности беседы – ни Мане, ни Челюсти, никому ни слова. Решил он со мной поближе познакомиться перед выездом на “Бемоль”, прощупать и проставить свою личную цену. “Как там дела в Англии?” (обожаю эти общие вопросики, так и хочется спросить: “А как дела у вас в Мекленбурге? ”), “Много ли там евреев?” (вечно волнующая проблема), “Какова реакция на наши действия по отношению к диссидентам? Видите, в тюрьмы стараемся не бросать, действуем эластично (словечко емкое где-то подцепил, наверное, в привозном порнографическом журнале с рекламой эластичных трусиков), используем положительную практику первых послереволюционных лет, стараемся высылать”. – А глазки буравят меня: что ты сам об этом думаешь, Алекс? Как к этому относишься? Но на морде Алекса лишь равнодушие туповатого служаки, он толком и не знает, кто такие эти диссиденты, больные, что ли? Голова продолжает: “К сожалению, очень много больных… очень много…” Алекс только сочувственно покачивает черепом – много дел у Бритой Головы, много забот! Да разве нормальный человек будет заниматься таким бесплодным и вредным делом, как критика мекленбургских порядков? “Конечно, конечно… нормальный человек работает на благо страны, печется о ее интересах…” – замолк и просвечивает как рентген, а я возьми и брякни, извинительно улыбаясь: к сожалению, я в этих делах плохо разбираюсь, руки не доходят, у меня в Англии свои задачи… я занимаюсь разведкой.

Помощник его, похожий на некий мужской предмет, даже нос заканчивался раздвоенной бульбой, – достиг ли он такого сходства трудолюбием или еще чем, не знаю, – аж на стуле подпрыгнул (он записывал нашу сладкоречивую беседу для частного досье Бритой Головы, поговаривали, он даже на Маню собирал данные).

Глазки Бритой Головы замутились, словно небо перед грозой: “Как это не разбираетесь?! Наш сотрудник во всем должен разбираться! Такие вещи нужно знать!” Я спохватился: “Я обязательно подчитаю кое-что, поработаю…” – Ведь хлопнут, как муху, и разотрут по стеклу, и хана несчастному Алексу…

А гражданин Ландер преспокойно спал, спал новый Лев Толстой, почитал мораль и закемарил. Плохи дела с этой моралью, не первый раз об этом слышу. Вот и Римма в свое время вещала: “Ты, Алик, совершенно аморален, ты можешь бесстыдно смотреть в глаза, даже если переспал с другой женщиной!” – “А ты не можешь?” – “Не могу Ты искалечен своей профессией, ты не любишь и не можешь любить, ты все время врешь, чтобы овладеть женщиной, ты – жулик, Алик, в тебе нет чувств, ты бродишь с набором отмычек, ты – автомат, которому все равно, с кем! Вот я нашла один стишок, очень тебе подходит: «Избави Бог от нежности твоей, когда ты даже в ненависти нежен и без любви в любви прилежен!»” – “Что в этом плохого, Римма? Страна всегда ценила мастеров!” – “Ремесленников, Алик! Хам, настоящий хам, но себе кажешься дико ироничным!”

– О чем вы думаете? – Юджин проснулся, и я даже вздрогнул от неожиданности. Выглядел он хорошо отдохнувшим и безмятежно улыбался.

– Я все думаю, почему вы все-таки решили ехать со мной? Отказывались-отказывались и вдруг решили…

– Можно подумать, что вы этому не рады!

– Конечно, рад, меня за этим и прислали. – Он хитро на меня взглянул, даже нос залоснился от удовольствия.

– Хотите правду?

– Правду, правду и только правду! – сказал я и подумал: “Сука ты эдакая, лгун и сука!”

– Все равно вы меня достанете. Лучше играть с вами в открытую!

– “Вы” – это кто?

– А вы не догадываетесь? – колол меня Юджин.

– Опять вы за свое… Вот прибудем в Лондон, сами убедитесь! – Думал Юджин, что на дубину напал.

– Ладно… больше не буду. Скажите, Алекс, а тяжело работать с американцами? Нет ли у вас раскаяния – ведь многих пришлось заложить, правда?

– Да ну вас к черту! – Я уже не на шутку рассердился, чего ему стоит начать бренчать эту мелодию в развесистые уши Хилсмена.

– Не сердитесь! Извините, если что. Но и дурачком меня не считайте. Если вы мне соврали и на самом деле работаете на Монастырь, то помните, пожалуйста, об одном: если хоть один волосок упадет с моей головы, американцы получат имена некоторых наших ценных агентов. Я их указал в завещании, последнее хранится в сейфе одного банка. Поняли? Поймите меня правильно: против вас лично я ничего не имею, вы мне даже симпатичны… но просто не советую поступать опрометчиво…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Улыбочка уже сползла, скрылась под носом. Вот тебе и Фауст, хорош гусь! Разыграл из себя чистоплюя, целку и шляпу, а теперь выпустил коготки, и прямо в точку, прямо по больному месту. Держись, Мефистофель, не клюй на эту удочку, Челюсть сам говорил в Монтре, что Ландер знает мало. Скорее всего, все это туфта! Встряхнись, Алекс, еще Римма твердила, что ты мнителен и подозрителен (“Что ты обнюхиваешь меня, когда я задерживаюсь? Зачем вертишь головой на улице? А что это за манера не говорить рядом с телефонным аппаратом? Ты болен, Алекс, ты – шиз, у тебя мания преследования, кому ты здесь нужен? Не своим же? Или и здесь за тобой охотятся армии агентов?”). А если это американцы? Но какой смысл разыгрывать такую трудоемкую операцию? Посылать своего агента к Генри, затем транспортировать его в Каир, и все это для того, чтобы взять на крючок Алекса! Неужели нет других способов? Ну, а если наши? Если меня захотели спалить и ввести на этом деле в игру “Конта”, то ведь это можно сделать гораздо проще. Нет, это исключается, это на наших не похоже.

– Я вижу, что вы помрачнели, Алекс, а зря! – сказала эта скотина. – Я вас просто прошу об одном: если вы связаны с Центром, то сообщите, что я никого выдавать не собираюсь, в том числе и упомянутых агентов. Но если меня попытаются убрать, все выплывет наружу… все! Ясно? Больше на эту тему не говорим.

– Зато скажу я. Мне ваша игра, извините, противна! Во всяком случае, никто вас из Каира не тянул и тряпку в нос не совал. Я выполнил честно просьбу американцев. Вот и все. Дальше уж решайте все сами, я в ваши дела путаться не собираюсь! Мы можем даже не общаться в Лондоне.

Нагонять на себя искусственный гнев умел я превосходно, правда, пребывание в самолетном кресле мешало в полную меру размахивать руками и ногами, но зато я умеренно побрызгал слюной справедливого возмущения, растрепав для пущей убедительности исторический пробор.

Больше мы не разговаривали и летели, сосредоточенно углубившись в газеты, словно в мекленбургском метро…

Самолет сделал большой круг, небо опрокинулось, потянув за собой всю панораму фарисейского города, затем стало на место, мы пошли на снижение, снова набрали скорость и спрятались за облака, словно для того, чтобы, вырвавшись из них, еще раз увидеть и дальние очертания собора Святого Павла, и змейку Темзы, и неприступный Биг-Бен, и родной Хемстед (родной, подумал я, неужели все, к чему мы привыкаем, становится родным? Хорошо, что Кадры не читают мысли на расстоянии). Я почувствовал, что соскучился по Кэти и даже по миссис Лейн с ее обаятельным сеттером: привычка – вторая натура. Глубоко вы, Алекс, однако, втянулись в свой маскарад – уже не в силах отличить, где враг, а где друг… Может, вообще вы никогда и не жили в Мекленбурге и всю жизнь торгуете приемниками? Может быть, синьоры! Может быть. Может быть.

Самолет пошел на посадку, и я незаметно перекрестился: в конце концов, по легенде я был верующим и покоился на церковном кладбище. Самолет нежно прикоснулся к земле своими круглыми лапками, словно раздумывая, скользить ли дальше или взмыть снова в поднебесье, пробежал вперед – ветер выл в элеронах – и остановился. Пассажиры разразились аплодисментами, блея от восторга, – как мы ценим свои жалкие жизни! Вот и я осенил себя крестиками. Нет, трус ты, Алекс, совсем измельчал, разве можно обращаться к Богу по таким пустякам? Трус ты, Алекс, тьфу!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Победившим Цезарем я возвращался в Рим и ожидал ликующую толпу црушников во главе с Хилсменом прямо у трапа (нечто вроде встречи на аэродроме Самого-Самого после очередной триумфальной поездки в республику Баобаб) с корзинами роз и мешками, набитыми тугриками. Но у трапа нас встретили лишь гулящий ветер и два скромных автобуса, доставившие нас к залу, куда через десять минут приплыли чемоданы, затем – таможня и, наконец, церемонно-формальные рукопожатия с Рэем.