Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

дремоту.

В этот момент дверь осторожно отворяется, и Мишель делает мне знак подойти к нему. Полагая, что речь идет о каких-то распоряжениях по хозяйству, я выхожу в соседнюю комнату, где вижу нашего родственника господина де Малаваля вместе с господином Бартезом.

– Не с вами, дорогое дитя, мне хотелось бы сперва поговорить, – сказал последний, пожимая мою руку. – Мне сообщили, что аббат Костель тут, не могу ли я повидать его и побеседовать так, чтоб ваша бабушка этого не заметила?

Я ответила, что бабушка спит и что я пойду и позову аббата.

– Бесполезно! – произнес де Малаваль, остановив меня.

И, обратясь к Бартезу, он спросил:

– Эта милая Люсьена не очень хорошо знала своего отца?

– Она его совсем не знала, – возразил Бартез.

– Ах, простите, – подхватил де Малаваль, у которого, как помнит читатель, воспоминания никогда не совпадали с истиной. – Когда он вернулся во Францию в эпоху… постойте… это было в тысяча восемьсот седьмом году. Я уверен в этом, я его сам видел, он сказал мне…

– Теперь не время фантазировать о том, чего никогда не было, – нетерпеливо прервал его Бартез. – Маркиз никогда не возвращался из эмиграции, и Люсьена никогда его не видела.

– Если вы так говорите, – сказал де Малаваль, – то это лишний повод, чтобы…

– Вы хотите сообщить нам о семейном несчастье? – воскликнула я, обращаясь к Бартезу. – Мой отец…

– Вы никогда его не видели, дитя мое? – спросил он. – Так вот, вы никогда его и не увидите!

Я была гораздо больше потрясена этой мыслью, чем самой новостью, и то, что наш друг считал утешением, для меня было настоящим горем. Мне надо было выплакаться, теперь мои слезы нашли себе исход. Мариус, который стоял у приоткрытой двери, увидел это и сейчас же подбежал ко мне.

Заставив его прикрыть дверь, де Малаваль, непрерывно поправляемый Бартезом, поведал нам наконец, что сегодня днем он получил известие о смерти маркиза де Валанжи, официальное известие за подписью адвоката его семьи, господина Мак-Аллана. Мой отец скончался в своем поместье в графстве Йоркшир в результате падения с лошади, после чего он прожил лишь два часа, не приходя в сознание. Поэтому я не могла даже предполагать, что в свой последний час он думал обо мне.

– Так как нам было поручено довести это печальное известие до сведения вашей бабушки, – сказал Бартез, – мы не хотели выполнить это без соответственных предосторожностей. В ее возрасте подобные катастрофы переживаются нелегко. Теперь мы удалимся, пока она еще нас не видела, а вы, дорогие дети, понемногу подготовьте ее с помощью аббата Костеля и достойнейшей госпожи Женни. Вы выберете удобный в смысле ее здоровья момент. Пусть, если понадобится, пройдет несколько дней, спешить некуда. Однако у меня есть причины, Люсьена, почему я хотел бы побеседовать с нею до конца недели. Устройте так, чтобы к тому времени она уже знала об этом событии.

Когда мы провожали их обратно, господин де Малаваль, видя, что я так расстроена, и зная, что Мариус – человек положительный, счел своим долгом дать ему вполголоса наставление, как успокоить меня.

– Ну, ну, – говорил он, – раз уж она знала своего отца так мало (он продолжал утверждать, что я все-таки могла его немного помнить), скажите, что ей предстоит стать очень богатой. Он оставил после второго брака полдюжины маленьких англичан, но уверяют, что он оставил также и полдюжины миллионов фунтов стерлингов.

– Вы ничего не понимаете, – возразил Бартез. – Люсьену мало интересуют деньги, и сейчас не время заводить об этом разговор.

Я пожала ему руку и вернулась с Мариусом в гостиную, где бабушка продолжала спать, опершись головой на плечо Женни, в то время как аббат с помощью Фрюманса все писал свое торжественное письмо, адресованное покойному.

Резкий контраст этого обычного спокойствия в нашем доме с трагической картиной, которую смерть отца представила моему воображению, лишила меня дара речи. Я села около бабушки, чтобы сменить Женни, которой я сделала знак подойти к столу, где Мариус стал объяснять ей, а заодно аббату и Фрюмансу, каким зловещим способом дошло до нас согласие моего отца.

– Кто там умер? – вдруг спросила бабушка, проснувшись оттого, что Мариус слишком отчетливо произнес одно слово.

– Никто, – ответила Женни, у которой хватило присутствия духа на всех. – Я сказала Мариусу, чтоб он говорил потише, потому что вы отдыхаете.

– Я, кажется, совсем не спала, – возразила бабушка. – У меня что-то голова тяжелая. Дети мои, ваше старое вино и молодая любовь опьянили меня. Отложим письмо на завтра. Я должна как следует выспаться.

Женни увела ее, и аббат, сказав мне несколько ласковых слов в утешение, также удалился. Фрюманс счел нужным оставить меня вдвоем с моим женихом.

– Ну, к чему так сильно горевать, дорогая моя? – утешал меня Мариус. – Он никогда не относился к тебе как отец, и если бы он был жив, он причинил бы твоей бабушке много беспокойств и неприятностей по случаю нашей свадьбы. Как ни печально, но эта внезапная смерть сегодня для нас почти перст божий.

– Не знаю, – промолвила я, несколько уязвленная подобными выражениями, – можно ли рассматривать смерть отца, каков бы он ни был, как благодеяние провидения. Но я твердо знаю, что помолвка, какой бы счастливой она ни казалась, омрачена и это печальное известие является для нее как бы угрозой.

– Послушай, Люсьена, – возразил Мариус, в свою очередь несколько уколотый, – ты, по-видимому, думаешь, что меня волнуют материальные интересы. Позволь сказать тебе, что только по слухам я знаю о состоянии, которое предполагают у твоего отца, но я всегда говорил себе, что ты, конечно, получишь в наследство самую скудную часть его, может быть – даже ничего. Взяв богатое приданое за второй женой, он должен был принять меры предосторожности, чтобы закрепить за детьми, которых она ему родила, состояние, принадлежащее и ей и ему. Я нахожу это вполне естественным и ничуть не жалею, если так оно и есть. Но если я приветствую то обстоятельство, что между нами нет расхождений во взглядах, не выводи отсюда, пожалуйста, заключения, что я принимаю всерьез фанфаронство де Малаваля и рад миллионам фунтов стерлингов, о которых он возвещает столь громогласно.

– Право же, Мариус, я не понимаю, о чем ты мне толкуешь – о каких-то миллионах да наследствах! Ты даже и не думаешь о возложенном на нас обоих поручении – объявить бедной бабушке, что единственный сын ее умер, не простившись с нею и не получив ее благословения! А если, узнав это, она сама умрет?

– Вот это действительно было бы несчастьем! – возразил Мариус, вытирая мне глаза моим же носовым платком. – Но слезы горю не помогут,