Генерал-адмирал. Тетралогия - Роман Злотников

Короче, в разведывательный рейд каждый отряд из двух сотен казаков двинулся в сопровождении трех пулеметов, приспособленных к перевозкам во вьюках. Оба отряда составляли половину сил, имевшихся в тот момент в распоряжении Чичагова, но негативных последствий сего действия он не опасался — после Маньчжурского замирения здесь царили тишь да благодать… И вот на такой разведотряд в две усиленные пулеметами сотни и наткнулись шесть тысяч японцев, двигавшихся на Пхеньян.

Первыми японцев заметил передовой разъезд, обменялся с их передовым охранением несколькими выстрелами и быстро отошел. Японцев появление десятка казаков несомненно насторожило, но никаких крупных сил, представляющих угрозу для шеститысячного соединения, по их данным поблизости быть не могло. Поэтому они двинулись вперед, приняв минимальные меры предосторожности. Что позволило основной части казачьего отряда подготовить засаду и, главное, установить пулеметы на кинжальный огонь. Японцы двигались походной колонной. Пропустив вперед боевое охранение, казаки встретили противника дружными залпами. Но за то время, пока они расстреляли из винтовок по одной обойме, три пулемета прикончили по первой ленте. Увидев результат пулеметного огня по плотной походной колонне японцев, командовавший казаками есаул Подгребельный, до сего дня с пулеметами дела не имевший, быстро сориентировался и велел сотням седлать коней, чтобы, после того как пулеметы отстреляют еще по одной ленте, ударить в сабли…

После этого боя продолжать разведку под Пхеньяном осталась только одна сотня, а вторую есаул был вынужден выделить для сопровождения тысячи пленных и обоза с трофеями. Одних винтовок в исправном состоянии казаки захватили три с лишним тысячи штук. Японцы пока более не пытались соваться западнее Пхеньяна, копя войска и припасы, так что около Фузана, ставшего главным портом снабжения японской армии вторжения, скопилось огромное количество припасов и военного снаряжения. Именно туда и собирался наведаться адмирал Гильтебрандт, надеясь застать японцев врасплох и навести шорох в их курятнике. Впрочем, на то, что это удастся сделать всей эскадрой, он особенно не рассчитывал. Японские миноносцы и крейсера постоянно паслись около Порт-Артура, и выход русской эскадры из базы они вряд ли пропустили бы. Но и сидеть в порту мочи не было. Все — и матросы, и офицеры, и сами адмиралы просто рвались в бой. Героическое и невероятное по своим результатам морское сражение у Чемульпо воодушевило всех. Согласно всем канонам, при таком соотношении сил японцы должны были просто уничтожить оба наших корабля, не потеряв ни одного своего. Ну, в крайнем случае, при очень большой удаче или, вернее, для японцев — неудаче, потерять какой-нибудь миноносец. А тут…

После того как Гильтебрандт изложил мне свои планы — как на случай, если удастся без потерь добраться до Фузана, так и на случай перехвата эскадры японским флотом, — я благословил его и отпустил. Флотоводцем я себя не считал и не считаю до сих пор, то есть в этом отношении мои ранения меня не особенно напрягали. А вот во всем остальном…

Войска из Центральной России начали прибывать в Маньчжурию уже две недели назад. Опыт массовой переброски войск, полученный во время Маньчжурского замирения, оказался сейчас куда как кстати, а проведенное после этого строгое расследование четко обозначило пределы казнокрадства и некомпетентности, которые я как наместник Дальнего Востока согласен был терпеть. Так что на этот раз переброска шла настолько четко по графику, что острый на язык русский люд начал в шутку обзывать железнодорожников «немцами». А уж едва пронесся слух, что я очнулся и иду на поправку… К настоящему моменту передовые отряды уже выдвинулись к реке Ялу, где вовсю шло оборудование позиций.

Я в руководство войсками не вмешивался, ограничившись одним совещанием, состоявшимся в моем особняке около недели назад. Едва только здоровье позволило.

Пока я валялся без сознания, командующим армией в Маньчжурии был назначен военный министр Куропаткин. Услышав об этом, я долго матерился, оставшись один в спальне. Уж больно много про него в свое время было написано всякого — даже я, не особенно интересовавшийся историей и конкретно Русско-японской войной, знал, что Куропаткин умудрялся отступать даже в случаях, когда наши войска не только занимали укрепленные позиции, но еще и превосходили атакующих японцев числом. Однако переигрывать что-либо было поздно. Да и вряд ли удалось бы. Снять столь высокопоставленного и неплохо зарекомендовавшего себя в глазах государя и общественности военного (видел я его послужной список — герой, да и только) просто так, по моему желанию, было невозможно. Поэтому я сразу, как смог, вызвал сюда, в Порт-Артур, толпу офицеров. Не только Куропаткина, но и обоих командующих армиями — Линевича и Гриппенберга, а также начальников над дивизиями и даже командиров полков. Это мероприятие немедленно обозвали «Большой говорильней у наместника», но для меня важно было, чтобы меня лично услышали как можно больше людей и чтобы мои слова дошли до еще большего количества с минимумом передаточных инстанций, то есть максимально неискаженными.

Заслушав долгий и перегруженный деталями доклад Куропаткина, суть которого заключалась в том, что наши войска пока не обладают достаточным потенциалом для наступления и он предлагает всю стратегию действий русских войск строить от обороны, я благосклонно кивнул и высказался в том духе, что оставляю вопросы стратегии на усмотрение столь компетентного лица, а сам ограничусь следующими принципами. Во-первых, в определении линий и узлов обороны я никого из командующих не ограничиваю, но как только они определятся — отступать запрещаю. Совсем. Офицер, отдавший приказ об отступлении, не вызванном тактическими соображениями либо соображениями военной хитрости, а также и вызванном оными причинами, но затем приведшим к прорыву линии обороны и невозможности восстановить позиции, будет уволен из армии без пенсии и права ношения мундира. То есть с позором. Во-вторых, дабы сего не произошло, я потребовал оборудовать позиции полевыми укреплениями, предусмотрев при этом возможность боя в полном окружении, для чего, кроме основных, надобно будет оборудовать еще и запасные и отсечные позиции. Причем, вследствие изменений в вооружениях войск за последние десять лет, основой этих полевых укреплений теперь должны стать не привычные редуты и люнеты, а укрепления, расположенные ниже или на уровне земли, — окопы, траншеи, блиндажи и тому подобное. Если войска по каким-то причинам проигнорируют мои указания и оставят позиции из-за того, что построенные по старинке укрепления разбиты современной скорострельной артиллерией либо противник, вклинившись с фланга, на котором не окажется запасных и отсечных позиций, принудит их к отходу, — санкции к командирам таких частей и соединений будут применены аналогично уже озвученным. И третье — все пехотные части должны непременно усиливаться пулеметами и артиллерией. Я специально вызвал на Дальний Восток все имеющиеся в русской армии пулеметные роты. Извольте их использовать по максимуму. Что же касается артиллерии, я бы очень просил распространить в войсках мои пожелания по поводу действий артиллерии с закрытых позиций, которые успешно применялись русскими артиллеристами еще во времена Крымской войны. Я считаю, что пришло время их возродить…

На этом мой спич и закончился. Судя по тому, что я знал о Куропаткине, наступать он не способен органически, а вот в обороне, пожалуй, его педантичность и осторожность помогут как-нибудь продержаться. Японцы же обречены наступать, и как можно скорее, ну а мы их, даст Бог, как следует проредим. Если же Куропаткин скомандует отступление… Что ж, будет хороший повод его снять. Вот только кем его заменить, я пока не представлял. Ну не знал я сухопутный генералитет.

Вообще, после того как я проанализировал обстановку, у меня в голове сложился план войны, определяющей идеей которого стала минимизация потерь. Кстати, с этим мне очень помог Боткин. Деятельная натура Евгения Сергеевича не позволила ему удовольствоваться излечением моей покоцанной тушки, и он энергично влез в медицинское обеспечение боевых действий. Быстро выяснив, что для нормального обеспечения медицинской помощью войск здесь нет ни людей, ни материалов, ни иных ресурсов, он через газеты обратился к широкой общественности и призвал всех имеющих отношение к медицине отправляться на Дальний Восток, дабы «сохранить жизнь и здоровье наибольшему числу русских людей, отражающих агрессию злобных азиатов». Ну, формулировки его я бы поправил, кабы не лежал пластом после покушения, но в общем это обращение сыграло свою роль. На Дальний Восток буквально хлынули медики — от опытных врачей до студентов старших курсов медицинских факультетов, массово отпрашивавшихся в своих альма-матер для получения, так сказать, реальной практики. Уже через полтора месяца в распоряжении Боткина оказалось около тысячи человек, которых можно было использовать как средний и старший медицинский персонал. И около пяти тысяч тех, кто почти ничего не умел, но был полон желания отдать все свои силы уходу за ранеными и покалеченными. После чего у нас с ним состоялся долгий разговор. Впечатлившись успехами Евгения Сергеевича на организационной ниве, я загорелся идеей использовать Русско-японскую войну для отработки новых методик организации медицинской помощи в армии, а также и операционной хирургии, и реабилитации, чтобы резко уменьшить число инвалидов после войны. Насколько я помнил, во время Великой Отечественной до восьмидесяти процентов раненых после излечения возвращались в строй, здесь же уровень военной медицины был таков, что раневые поражения конечностей приводили, как правило, к ампутации. И не вследствие тяжести поражения, а просто из-за того, что к моменту попадания на операционный стол у многих раненых уже начиналась гангрена. Как раз с этим я и предложил Боткину побороться. Ну а ежели он еще и разработает парочку собственных методик лечения раневых поражений или реабилитации после ранений, то… А чего бы нам не учредить специальную медицинскую премию? Ну, я так думаю…