Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

«Я добьюсь свидания», — и отошла к вахте. Там стоял начальник конвоя, какой-то гражданский и наш надзиратель. Я попытался обратиться к начальнику конвоя, но был обложен матом. В это время объявили съем. Все стали собираться, а эта кучка людей все стояла у вахты. Потом Еленка, гражданский и надзиратель ушли, а мы долго выстраивались, и нас пересчитывали. Наконец повели, а в отдалении появилась Еленка и пошла параллельно с колонной. Сначала она была слева от колонны, и я был слева, затем она почему-то перешла направо, и я перебрался направо. Конвой матерился — это было нарушение. А Еленка все шла. У ворот второго лагпункта она отстала, обходя пришедшие с работы бригады. У ворот нашего, первого, лагпункта, стояло много колонн в ожидании шмона. Наша колонна пристроилась в хвост, и тут подошла Еленка. Она стала разговаривать со старшим надзирателем, принимавшим бригады. Потом, грустная, отошла в сторону, и мы опять стали смотреть друг на друга. Затем она прошла дальше, постояла в воротах, отделявших дивизион, и скрылась в них. «Пошла в отделение хлопотать о свидании», — подумал я. В зоне я ходил сам не свой. Весть, что ко мне приехала жена, облетела всех. Сотни людей видели ее на вахте. Подходили знакомые, сочувствовали, вздыхали. Я ломал голову, как она нашла меня, и прекрасно понимал, что никакого свидания быть не может.

Наутро режимную бригаду повели на другой объект, на карьер, располагавшийся между старой зоной и 43 шахтой. Между карьером и шахтой шла дорога, а со стороны старой зоны в бурьяне была протоптана тропка. С противоположной от лагеря стороны между карьером и поселком был пустырь, по которому проходила железнодорожная ветка. По дороге на карьер нас задержали у второго лагпункта и присоединили к нашей колонне человека тридцать заключенных из главной тюрьмы. Все они были очень бледными, так как их давно никуда не выводили. Придя на карьер, я стал лихорадочно соображать, как теперь увижу Еленку? Она, наверное, пройдет мимо карьера, не зная, что я здесь. Я послал своих друзей в оба угла карьера, обращенные к поселку. Еленка может пойти по любой дороге. Я занял самый высокий пункт и поглядывал то на бурьян, где терялась тропинка, то на переезд через железную дорогу. Ждать пришлось недолго. Я увидел ее, бодро спускавшуюся с переезда с рюкзаком за плечами, маленькую, стройную, всю какую-то собранную, и побежал навстречу. Потом весь карьер я шел рядом с ней только через проволоку. Она улыбалась этой неожиданности и тыкала пальцем в рюкзак, говоря: «Это тебе». Потом зашла на вахту — маленький домик у ворот карьера с неоштукатуренными стенами и окошечком в нашу сторону. Скоро она вышла вместе с начальником конвоя, сержантом, и я слышал, как упрашивала его разрешить нам свидеться, передать передачу. Сержант, чувствовалось, колебался. Это был новый, не вчерашний конвой, а надзиратель в этот момент почему-то отсутствовал. На мое несчастье подъехал грузовик с солдатами и офицером. Они приехали за углем, который был сгружен на карьере. Сержант, видно, побоялся офицера и разрешил Еленке только поговорить, да и то немного, через окошко вахты.

Разговор был очень короткий и бессвязный: она мне о хлопотах для свидания, о передаче, я ей — свидания не дадут, но попробуй через начальника лагеря полковника Чечева, а так — уезжай. Да всякие возгласы: как ты, как дома, что братья?

Но вот она ушла, а я остался пребывать в смятенных чувствах. К концу рабочего дня Еленка вновь появилась. Она попыталась упросить начальника конвоя принять для меня передачу, но тут затарахтел мотоцикл и остановился у вахты. Это был Гостев, оперуполномоченный лаготделения. Еленка подошла к нему. Здесь уже другой разговор: «Зачем вы здесь? Тут ничего нельзя, идите в отделение». И все. Еленка, помедлив, ушла. Бригадники еще раз видели ее, проходящую вдалеке, но я не видел. Наконец съем. Идем в лагерь. У вахты Еленка, а на земле рядом рюкзак. Еленка опять показывает, что это мне. В колоннах заключенных, которых тут много, удивительная тишина, все замолкли, смотрят на нее, а мои собригадники, тоже притихшие, только вздыхали. Отделяло нас метров пятьдесят. Так хотелось броситься, обнять, поцеловать. Знаками показываю, чтобы встала в дверной проем недостроенной комнаты на вахте, не дразнила своим видом конвой, надзирателей.

Но вот и наша очередь... И вот кончился этот сон, и вот зона, барак, замок на дверях и все...

Но нет, не все. Замок загремел, вошел надзиратель: «Трубецкой есть?» — «Я». — «Пойдем». — «Куда?» — «Идем». На вахте старший надзиратель Широков передал мне рюкзак со словами: «Пиши расписку на передачу от жены. Рюкзак верни сейчас же». Трепетной рукой взял рюкзак, тот самый, который был еще с фронта, все переложил в фуфайку, лежавшую в нем (она и сейчас цела), написал, что все получено, и с надзирателем вернулся под замок. Обступили бригадники, и мы сели тут же большой компанией и стали угощаться. Все говорили о моей Еленке, о гадах — конвое и начальстве, о женах, семьях, свободе.

И вот опять загремела дверь. «Трубецкой!» — «Я». — «Пойдем». — «Вот гады», — стала возмущаться вся секция. На этот раз привели к лейтенанту Прохину. Это наше лагпунктовское МГБ. Разговор серьезный, но какой-то странный: «Почему к тебе приезжала жена? Ведь ты знаешь; что свиданий не даем». — «Я ей писал, чтоб не приезжала. Вы, наверное, это читали». — «Как она тебя нашла?» — «Не знаю». — «Что было в передаче?» — «Список на вахте». — «Я тебя накажу». Пожимаю плечами. «Я еще узнаю, кто тебе позволил передачу». В душе какая-то смесь радости, злости и какого-то облегчения, что Еленка, наверное, уже по дороге в Кенгир и что у начальства со всей этой историей получилась какая-то неурядица. Прохин тут же делает неуклюжие попытки меня вербовать, шантажируя, что жену придется задержать. «Дудки!— думаю. — Ее уже здесь нет». И так примерно час такого разговора. Потом барак. Секция уже спит. Соседи спрашивают: «Ну, что?» — «К Прохину тягали. Зачем жена приезжала». — «Гады».

На другой день опять тот же карьер. Но сначала перед тем, как нас туда запустить, несколько конвойных пошли обыскивать все забои — вдруг эта вчерашняя там спряталась. И хотя я прекрасно знал, что Еленка далеко, в душе появилось нехорошее..., а вдруг? Все с любопытством ждали результатов. Наконец впустили. Днем меня отозвала к своему забою группа заключенных из тюремной бригады, которую мы, как и вчера, встречали у ворот второго лагпункта. Пытаются «обжать» — вынудить отдать, что передала жена. «Ничего уже нет». — «Как нет?» — «Все съели». — «Кто съели?» — «Бригадники». Тут подошли мои друзья, и разговор кончился. Среди этой публики бросался в глаза туркмен Аман — уже не молодой, черный, сутулый, лицо все побито оспой, голос глухой, на глазу бельмо, нос крючком — тип отпетого бандита, как говорили, контрабандист.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});