Люди как боги (сборник) - Сергей Снегов

– Вы правы, дорогой адмирал, – согласился Ромеро. После стабилизации времени у него восстановилась и прежняя манера разговора. – У трех машин потеряна логика рассуждений, а четвертая, если можно так выразиться, утратила свою личность, вообразив себя вовсе не тем, чем была реально. Если она вернула прежнее представление о себе, то ремонта ей не понадобится.

Я обратился к МУМ «Козерога»:

– Как ты себя чувствуешь и что с тобой было?

Она снова отозвалась стихами:

Я разбойничал в логове Даля,Эти звуки, как землю, скребя,Чтобы трудные песни рыдалиО тебе, над тобой, для тебя.[3]

– Неплохие стихи, МУМ! Ты начинаешь обретать вкус к поэзии.

– Не неплохие, а отличные! – поправил меня Ромеро. – Я бы даже сказал – великолепные. И обратите внимание, Эли, они дают ответ на ту часть вопроса, где вы интересовались, что с ней было. Правда, на первую часть вопроса, связанную с ее самочувствием…

МУМ прервала его. Теперь она говорила хорошо нам знакомым четким, неторопливым баритоном:

– Схемы в порядке. Все проверено. Слушаю задание.

Ромеро расплакался. В эти дни я видел столько слез, сам недавно не удержался от них, что мог бы не удивляться плачущему человеку. Но Ромеро придавал такое значение манерам, что немыслимо было вообразить его в слезах. Я ждал, пока он успокоится. Он воскликнул с негодованием:

– Адмирал, у вас такой мрачный вид, будто вы не радуетесь выздоровлению от лихорадки времени. Или вас что-то беспокоит?

– Меня многое беспокоит. В частности, я не знаю, как чувствует себя Голос, – отговорился я и поскорей отошел. Ромеро смотрел слишком уж проницательно!

– Голос, друг мой, время стабилизировано! – сказал я в рубке. Граций уже шествовал вдоль стены. – Ты чувствуешь, что мы снова в здоровом времени?

Он ответил печально:

– Я чувствую, что время стабилизировано. Но не ощущаю в себе единства. Боюсь, что во мне стабилизирован разрыв между прошлым и будущим.

Все дни разорванного времени Голос был как бы надтреснут, в нем слышалось глуховатое дребезжание. А сейчас, мелодичный, полнозвучный, он так и лился в душу. Я не мог поверить, что такое гармоничное звучание прикрывает разрывы.

– Чепуха, Голос! В здоровом времени будущего нет. Следы прошлого остаются, но будущее еще только будет. Я слышу тебя, я вижу тебя, – ты в настоящем, в стабилизированном настоящем!

– Слишком много следов прошлого, Эли, – возразил он по-прежнему грустно.

Я обратился к Грацию:

– В тебе, надеюсь, не стабилизирован разрыв между прошлым и будущим?

Он подумал и не спеша ответил:

– Во мне и не было разрыва. Ты ведь знаешь, Эли, наше будущее повторяет наше прошлое. Мы, бессмертные, всегда в наилучшем из времен.

В этом он прав. Галакты настолько совершенны, что будущее не способно улучшить их прошлое. Но это не относилось к Голосу. Генетически он принадлежал к галактам, но в жизни его страдания сменялись радостью и радость становилась страданием. У него одновременное существование в разных временах означало совмещение несовместимых форм жизни. Это не могло не породить раздвоения психики. Я не сказал Голосу о своей тревоге, зато признался в ней Ромеро, когда тот пришел ко мне.

– А вы не преувеличиваете, Эли? Между прочим, все МУМ возвращаются в строй. И остаточных повреждений интеллекта не обнаруживают.

Он слишком радовался, что цельное время восстановлено – мне пришлось немного охладить его энтузиазм.

– Чего вы хотите от машин, Павел? Их обучили рассуждать, то есть делать выводы из посылок. Достаточно для рассудка, но мало для разума. В природе нет расчлененных логических цепочек, природа существует сразу и вся, во всей целостности своих связей. Природа разумна, а не рассудочна.

– Зачем вы мне это говорите, Эли? Неужели я?..

– Подождите, Павел. Наше сознание разумно, рассудок – это всего лишь его часть. Он восстановился, согласен. Но разум может остаться расколотым – что тогда? Не появятся ли две личности в одной душе? Совместятся ли они или вступят в борьбу?

– Одна наверняка окажется сильней!

– Хорошо, если победит хорошая.

– Вы мрачно смотрите на действительность, Эли.

– Хочу уяснить недостатки, чтобы не дать им разрастись в неудачи.

– В старину существовала забавная скороговорка: не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что нехорошо, да хорошо! Чем-то она напоминает ваш образ мышления.

Напоминание Ромеро свидетельствовало лишь о непонимании. Я прибег к простому расчету. Ромеро был неважным математиком – не столько понимал математику, сколько верил в нее. Мысли он мог оспаривать любые, но цифра представлялась ему непогрешимой.

– Возьмем нас с вами, Павел. В нормальном своем бытии мы составляем одну пару: Эли – Павел. Характеры наши могут быть плохи или хороши, но сочетание их имеет лишь одно значение. Мы можем бороться или мириться – все равно взаимоотношение однозначно. Пусть в нас произошло раздвоение личности. Я теперь одновременно Эли Старый и Эли Новый, а вы Павел Старый и Павел Новый. Взаимоотношения наши теперь образуют шесть пар: Эли Старый – Эли Новый, Эли Старый – Павел Старый, Эли Старый – Павел Новый, Эли Новый – Павел Старый, Эли Новый – Павел Новый, Павел Старый – Павел Новый. Иначе говоря, начинается борьба между двумя личностями в нас самих, ибо такое раздвоение не может не быть драматичным, если только ты не галакт, у которого и старое, и новое одинаково прекрасны. И четыре разных вида взаимоотношений между нами – вместо прежнего одного. Вдумайтесь, Павел! В четыре раза увеличивается возможность конфликтов, несогласований, несовместимостей!..

– И в четыре раза – вероятность совпадений, симпатий, дружбы!.. Вы видите только плохое, Эли? Вы очень изменились. Я вас не узнаю.

– Старею, Павел. Все мы стареем понемножку… когда-нибудь и как-нибудь.

Он медленно проговорил, не сводя с меня пристального взгляда:

– Вы о чем-то молчите, Эли… Поделитесь, вам станет легче.

Я встал. Разговор заходил опасно далеко.

– Да, я храню одну горькую тайну. Еще не пришло время обнародовать ее.

– Мне кажется, Эли, я знаю вашу тайну.

Я усмехнулся. Он не мог ее знать.

6

Голосу и Эллону не повезло. Из четырех образованных ими пар победила самая скверная: «Голос Старый – Эллон Старый». Это не могло не привести к трагедии.

Нет, я не хочу сказать, что в каждом из них окаменело двоедушие и двуличие. Такое толкование было бы примитивным. Оба раздвоились, но не на двуличие, не на двоедушие, а на двоесущие. Ибо в двуличии присутствуют лишь одно лицо и одна личина, а в их двоесущии обе личности были одновременны и равноправны. И Эллон, и Голос сохраняли свое единство, но то было чудовищное единство двух разных времен в одном «сейчас». Это стало ясно, когда мы уже не могли ничему помешать.

Я сидел в командирском зале, когда нас с Олегом внезапно вызвали к себе Голос и Эллон. «Козерог» обходил в это время опасное сгущение звезд. МУМ работала с прежней четкостью. Осиме с Камагиным, подстраховывающим друг друга, оставалось лишь превращать ее рекомендации в команды. Я сказал Олегу:

– Иди к Эллону, а я в рубку.

Голос встретил меня взволнованным выкриком:

– Эли, Эллон замышляет недоброе. Предотврати!

Я быстро сказал:

– Что замышляет Эллон? Мне надо знать точно.

Голос простонал:

– Не знаю. Очень плохое. Спеши, Эли!

Я опрометью кинулся в лабораторию. В ней снова появилась Ирина. Я впервые увидел ее после выздоровления. Очень похудевшая, она стояла у коллапсана. Я улыбнулся ей, она ответила сухим кивком. Эллон что-то запальчиво втолковывал Олегу. Я подошел к ним. Эллон, зло сверкая глазами, сказал мне:

– Послушай и ты, что я говорил командующему. Я больше не намерен терпеть плавающий Мозг. Уберите его в какое-нибудь драконье или жабье тело. Ползающим я его приму, но не витающим.

– Что сказал командующий?

– Что драконов на корабле больше нет и что плавающий Мозг останется в своем высоком шаре. Надеюсь, адмирал, ты объяснишь командующему, что его решение неправильно и нуждается в отмене?

– Мне не дано право отменять решения командующего, Эллон. Кроме того, я с ним согласен.

Если бы взгляд убивал, я был бы мгновенно испепелен – так посмотрел на меня Эллон. Долгую минуту он молчал. Молчали и мы с Олегом.

– Ваше мнение окончательное? – спросил Эллон.

– Наше мнение окончательное, – ответили мы в один голос.

Он высоко подбросил голову на тонкой шее и с таким стуком вхлопнул ее в плечи, что я вздрогнул. Ко всему я привык у демиургов: и к порхающей походке, и к фосфоресцированию синеватых лиц, и к дикому хохоту, нередко нападающему на таких, как Эллон, – но к этой вылетающей из плеч голове, к грохоту ее обратного падения не привыкну никогда. Это слишком уж нечеловеческое.

– Раз оба адмирала сошлись на одном, настаивать бесполезно, – сказал Эллон почти безразлично, и нас с Олегом обмануло его спокойствие.