Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

него на ходу с задней площадки. Одевался он всегда легко, небрежно, по-студенчески. Ветер и холод тут же начали трепать его. Алеша постоял на одном месте, подумал, вспоминая, куда идти, и побежал к университету.

До звонка было еще полчаса, он сел в вестибюле на стул, начал ждать… Изредка мимо него проходили студенты. И он мечтал когда-то стать студентом. Дважды поступал, даже трижды, один раз еще до армии, но каждый раз проваливался на первом же экзамене — сочинении. Уж как только не наставляла его Наташа, в то время второкурсница, с которой он случайно познакомился в коридоре университета (тогда она была ассистенткой экзаменатора), что в сочинении главное — не делать ошибок и не писать заумно. Небольшое, простое, без всяких претензий сочинение. Алеша соглашался, но как только добирался до ручки и бумаги, не мог не написать того, что думал, — и получалось любопытно, конечно, но все это не имело никакого отношения к теме сочинения.

С провала на экзамене и началась его дружба с Наташей. Сколько было разговоров, встреч, клятв, ссор, странностей… Как мечтали — уже после свадьбы — жить друг для друга, быть внимательными, добрыми, чуткими… Потом началась жизнь и серьезное узнавание друг друга. Что самое странное, так это неожиданное открытие Алеши: Наташа — истинное дитя своих родителей. Ибо что он узнал о ее родителях? О теще — что глупа, невежественна, деспотична, в то же время думает о себе как об умнице, добрейшей душе, — за все это Алеша возненавидел ее. О тесте — что добр, умен, правда, глуп в семейных делах, рабски подчинен жене, Лидии Константиновне, — за все это Алеша жалел, но и презирал Павла Петровича. Наташа любила своих родителей, это Алеша понимал. Но что считала их идеальными, этого он понять не мог.

«Ну, ты у нас зато идеальный!» — обычно говорила Наташа с издевкой в голосе.

Алешу всегда поражал этот ее злой и циничный тон. Иногда ему приходило в голову, что Наташа презирает его. Он был никто, это понятно, и презирала она его потому, вероятно, что он отваживался судить ее родителей, в то время как у тех по сравнению с ними было все — деньги, квартира, положение. А у него что?

«Правда. Молодость. Любовь», — отвечал он.

«Это есть у всех, — говорила она, усмехаясь, — у каждого в свое время — и любовь, и молодость. А правда? Что еще за правда? Какая правда?..»

«Нетерпимость ко лжи», — отвечал он.

«Ах, это!.. — восклицала она. — Нет, Алеша, что-то тут не так… Не терпишь ложь? А ведь иногда и сам лжешь. Ну, в маленьких таких случаях, когда как будто и не лжешь, а так… недоговариваешь. Так что не успокаивай себя, не говори себе, что ты не лжешь, что ты хороший. Знаю я, почему ты моих не любишь: у них, мол, и есть все, а люди они дрянь, а у меня хоть и нет ничего, а я хороший… Так ведь все для себя хорошие!»

— Привет! — услышал он Наташин голос — Купил?

— Что? — не понял Алеша. — Что купил? — Одновременно ему пришлось отвечать на приветствия Наташиных подруг.

— Как что? Билеты! — Наташа рассмеялась. Она лукаво поглядела на подруг: «Ох, и Алеша у меня!»

— А-а… — вспомнил наконец Алеша и слегка повел рукой в сторону (они договаривались пойти в кино). — Забыл… Не забыл, — тут же оговорился он, — некогда было…

Наташа молчала; почти не было заметно, что она обиделась. Они попрощались с Наташиными подругами и выходили уже из университета.

— У нас там история одна вышла с Евгением Яковлевичем… помнишь, я тебе рассказывал? — начал объяснять Алеша.

Наташа кивнула, но кивнула холодно.

— Ну вот… Оказывается, у него любовница есть, а у любовницы ребенок как будто родился. Чудеса в решете!

Они пошли по проспекту Маркса, затем вверх по улице Горького, к кинотеатру «Россия». Хоть было и холодно и все, кто шел по улице, спешили и кутались в пальто, все-таки мужчины оглядывались на Наташу. Все на ней светилось белым: сапожки, дорогая доха, пуховый шарф, сама же она была темная: глаза, волосы, ресницы, брови. Слушала она Алешу как будто внимательно, но без интереса. Почему-то ей все время хотелось возражать Алеше, даже спорить с ним. Ей всегда казалось, что Алеша со своими наивными представлениями о людях ничего не понимает в жизни.

— Он хоть на мужчину похож, — сказала она, имея в виду Евгения Яковлевича. — Подумаешь, изменил жене — какой-то там тюхе… Значит, не слюнтяй он, этот ваш Евгений Яковлевич, настоящий мужчина…

— «Настоящий мужчина»! Посмотрел бы я на тебя, — вскипел Алеша, — если бы этим «настоящим мужчиной» оказался я!

— Ты?! — Наташа остановилась посреди улицы и глядела на Алешу как на чудо. — Ты бы изменил?! — Она странно-фальшиво рассмеялась. — Да никогда ты этого не сделаешь! Никогда!

— Я? Не сделаю? Я не сделаю?! — удивился Алеша, словно был готов хоть сейчас идти и изменить жене. — Почему это я не сделаю? — В то же время ему было приятно думать, что Наташа в нем так уверена, хотя это и раздражало.

— Потому! — ответила она. — Скорей земля провалится, чем ты изменишь. Потому что ты  т а к о й. Понимаешь, т а к о й?!

— Какой  т а к о й? — обиделся Алеша.

— Да никакой, вот какой! Такой, какой не может изменить, — вот и все.

— Ну, знаешь!.. Это только ты можешь так все извратить и перевернуть! Даже то, что я не способен изменить, ты готова скорей признать за низость, чем за человечность.

— Низость? Какая низость? Любить женщину — низость?

— Не любить! — вскрикнул Алеша. — А изменять женщине.

— Изменять ей потому, что не любишь ее? Да ведь это-то и хорошо, человечно. Не изменять женщине, которую уже не любишь? — Голос у Наташи звучал приподнято. — Б-р-р!.. Тысячу раз прав этот ваш Евгений Яковлевич. Такие женщины, как его жена, того и стоят. Стоят того!..

— А семья, дети, привязанность, честность? Это куда девать? Что бы ты сказала, если бы вдруг узнала, что отец твой, Павел Петрович, изменяет Лидии Константиновне?

— Замолчи! — закричала Наташа. — Ты дурак! Ты просто дурак! Ты думаешь, ты хорош и чего-то стоишь своей преданностью, а ты просто не способен на другое, и твоей преданности цена ноль! Ты просто трус! Да если ты изменишь, ты повесишься на другой же день, а вешаться тебе не хочется, тебе жить хочется, ты боишься смерти, да, да! Ты трус, ты боишься всего на свете: себя, людей, чужого мнения, смерти, жизни, женщин — и в то же время тебя тянет ко всему: и к женщинам, и к людям, и к жизни — веселой, разбитной, бесшабашной, распутной! Но ты трус. Тру-у-ус!..

Алеша,