Холмы России - Виктор Ревунов

- Не ходи.

- Разве отвяжутся.

Павел подошел к стоявшему под сосной Дитцу и сказал:

- Сейчас выйдет, господин майор.

- Это она, та самая?

- Да.

- Как вы оказались в ее избе на хуторе?- спросил Дитц.

Павел снял с куста шинель, набросил ее на себя, сел на пенек. Закурил махорки.

- Ее муж мой брат по дядюшке,- ответил Павел.

Дитц, не сводивший глаз с избы, повернулся.

- Сын вашего дядюшки?

- Да. Мне сказал об этом отец, когда я собирался сюда.

- Надеялись па родственные чувства?

- Было безопаснее. Изба оставалась пустой. И можно было взять кусок хлеба.

- Жив ли ваш дядюшка?

- Не знаю. Говорят, убит,- ответил Павел: уточнять не хотел.

- Давно?

- По одним слухам давно, по другим недавно.

Дитц подошел к Павлу, сказал над его головой:

- Лейтенант, будьте правдивы со мной. Я не желаю вам зла. Но выйдет зло, если вы станете решать что-то самостоятельно. Вас учили осторожности. Вы имеете право на нее даже со мной, если это не измена. Но есть общее. Вы не знаете многого, в чем опасность. Скрыв, можно погубить все.

- Если бы я знал, господин майор.

Дитц присел на кочку, прислонился к дереву. Павел загасил окурок, втоптал его в землю.

- Кто такой Желавин?- спросил Дитц.

- Сидели в болоте с ним.

- Как познакомились?

- В избе. В той самой. Родственной,- помедлив, добавил Павел с усмешкой.- Он скрывался от комиссаров. Но есть что-то пострашнее.

- Вы уловили или что-то заметили?

- Я не в курсе дел. Что-то запутанное,- были у Павла и вопросы, но откровения и правды он не ждал.

- Если бы все было ясно, лейтенант, мы быстро бы и точно поражали цель. Но человек выворачивается, порой, не подозревая, скрывает своих самых лютых врагов,'оставаясь наедине с ними. Сожалеет потом.

- Не может быть откровения, когда его нет в других,- сказал Павел.

- Вы, лейтенант, выполняйте то, что вам приказывают, и будьте откровенны в донесениях, что от вас требуется. Нельзя расслаблять себя из-за того, что существуют ложь и несправедливость, или пытаться ниспровергнуть установленное, что не в наших силах.

- Есть что-то и в наших силах, господин майор.

- Представился случай для ваших сил. Проследите за этой женщиной. Она связана с человеком, который внесет некоторую ясность в интерес к этой избе. До меня дошли сведения, что невидимая лапа тянется к пропавшим сокровищам, владела которыми ваша семья.

Когда стемнело, Феня собралась. Потуже завязала платок.

Присела перед дорожкой.

- Пойду, тетя.

За двором, у леса, постояла среди кустистых берез.

Было тихо.

Пенек, как бочонок, укутан мохом. Забраживала брусника'винцом сладким. В лесу береза накренилась колодезным журавлем, тянет ведро, обливаясь изумрудной водицей. Да светлячки. Дом вон там, далеко, за фронтовыми зарницами. Как всполохом обернулось вдруг: одна в незнакомом лесу.

Феня обождала. Поглядывала на крылатые крыши деревни, в лес и на стожок. Звезды на склонах небесных. Одна знакомая, та самая, встречальная. Там загаданное: "Так-то, Киря. Чего-то шумели шибко, горевали, а хорошо было, лучше и не надо".

Никто не выходил. Феня нагнулась, выловила из росы целую горсть брусники.

"Ну-ну, пособирай. Не бойся. Стерегут тебя со вниманием. Да не по ягодки позвали. Беги!"-как занузданная вскинула голову. Воля! Вон за тот кустик! И дальше, дальше. Повернула к дворам.

В избе опомянулась.

- Прости, тетя. Опять к тебе. Чего-то никак не соображу.

- Посвидалась?

- Нет, не пришел.

- А прицепился. Гляди.

В окно -стук, стук: опять вызывают!

- Хоть бы отравы какой, тетя!

- Христос с тобою!

- Той смерти боюсь.

Но было тихо. Дарья походила у стен. Поманила Феню. Показала на трещину в бревне. Феня прижалась ухом. Как в сене, похрустывало и шумело, ползло гадюкой.

- Ошиблись, знать - сказала Дарья.- Немцы здесь.

Тверди, к мужу пришла.

- С другим жила, а за него прятаться.

- Не чужой,- уговаривала Дарья.

- И этот под полом у меня гостил.

- Кто?

- А вот заходил. Оборотень. Сынок барский. Павел Ловягин.

- Пашенька?

- Он самый. Тетя, если что, запомни.

Дарья наложила на лицо руки. Как от нехорошего сна просыпалась.

- Он и есть.

В дверь застучали. Дарья вышла в сени. Застучали сильней.

- Молодая пусть выйдет,- потребовал Павел.

- Сейчас спрошу,- ответила Дарья.

В сенях Феня схватила серп со стены. Выбежала через дворовую дверь к хлевку.

Павел с пистолетом в руке остановился.

- Почему не идешь? Новосельцев ждет.

- Так пошли,- позвала его.

Он шагнул и снова остановился.

- Что ж ты? Пошли, пошли,- поманивала она серпом и отходила.

- Павел Антонович, позор, позор-то какой,-услышал он за спиной голос и оглянулся, Дарья стояла посреди двора.- Как же не совестно.

Феня скрылась в тени плетня. Наставила серп на себя.

Дитц, в шинели, лицо его и голова были завязаны бинтами, сидел за столом в избе Дарьи.

- А где же муженек твой?- спросил Дитц.

- Кто ж его знает? С зимы не видела.

- А что за баба была у тебя?

- Это Митьки Жигарева женка. По слуху дошло ей, будто он у меня раненный лежит. Был. Из окружения шел. Вот тут свалился,- показала Дарья на пол.- А утром поднялся и в лес. Она-то сюда, а где искать?

Дитц поднял воротник шинели.

- На улице теплее.

- Так изба: из подпола тянет.

- А этот человек, который заходил, кто такой?

Дарья взяла веник, замела в угол следы разные, распрямилась.

- А бог их разберет. Глядеть-то на них боюсь. Глаза не знаю куда девать.

- Так, видно, не боишься одна?

- Думала, и не дойдут сюда. Куда же теперь? Поймают. Угонют-то, еще хуже. Вот и сиди, и терпи.

Дарья пощипала лучины, положила в печь поленца. Запахло дымком от вспыхнувшей и затрещавшей бересты.

- А Желавин не заходил? - спросил вдруг Дитц.

- Да ведь убили.

- За что же его?

- А вот этой самой бабы муж-то поревновал и убил.

Сам и признался.

Дитц достал карточку: уже снят был Желании для личного дела, завелось в папке с черным орлом и свастикой на обложке.

- Это Желании?

Дарья взглянула на карточку. Постарел Астафий:

от взгляда холодило хмуростью.

- Да, он,- подтвердила Дарья.

Вошел солдат в шинели, в фуражке со звездочкой.

Вызвал Дитца.

- Спасибо за беседу, хозяйка.

- Так заходите, печь затопила. Чай будет малиновый.

Павел стоял за хлевом. Дптц быстро подошел.

- Потеряли ее след, господин майор.

Дитц обдал его насмешливым взглядом.

- Вы прозрели?

- Я не понимаю вас.

- Почему она вам не поверила? Она испугалась вас.

Ваше настоящее лицо было известно ей. Вы где-то провалились. Вас кто-то знал.

- Меня знал один человек. Тот, из сапожной будки.

Я не отвечаю за измену других.

- Когда вернется, мы разберем. Если окажется, что вы правы, то считайте, мы выиграли сегодня.

- Я понял вас.

Зажгли фонарь. Личная секретная Дитца в рубленой новой избе на краю села, занятого разными немецкими службами.

Ввели Желавина. Опавшее лицо его пожелтело, устал и прел в грязной одежде.

- Садись!- сказал Дитц.

Желавин сел на табуретку.

- Без привязки?- будто бы и презрел за такую милость.

- Как ты оказался в деревне, где тебя взяли?

- Местечки знакомые. Охота тут бывала хорошая.

Петухи краснобровые.

- Охотник.

- Я больше насчет волка. За него, серого, деньги давали. Вот, бывало, и кружил без еды, без курева, чтоб хлебный или табачный дух не чуялся, только лесной, болотный. Овчинный он уважает. И барсуки водились.

Норы тут у них были, ходы. Выкуривали и вилами покололи. На шапки. Да и сказать, знакомая в этой деревне.

- Кто?

- Дарушка Малахова, милая, свет клином сошелся.

- Бывал у нее?

- Не дальше гумна, а то тайком, голову из травы не поднимал.

- Почему?

- Муж ее в прошлом хозяин трактирный. Арестовали, сбежал или удавился с горя, кто его знает. Да вдруг и прошумело. В Москве из-под порога квартирки адвоката одного узелок взял.

- Что за узелок?

- Вам любопытно. А и мне, чуть-чуть, поодаль от вас, незаметно, вроде как искоркой на ветру: погаснет и опять. Вот я и караулил в деревне, поджидал. Появился возле избы какой-то. Лицо холстинкой закрытое.

Словно бы и не один. А как проверить? Может, выманивал специально. Я на след, а он сзади топором. В лес ушел-туда, к норам. А я забоялся. Без товарища как?

И глаз с затылка нет, и голова одна.

- Можешь проводить?- сказал Дитц.

Желавин встал да было руку вскинул, но оглянулся, испугался чего-то.

* * *

Феня проползла по высокой траве и затихла на отроге леса - песчаном уступе, размытом ветрами с лугового залива; годами стекал песок, знойкий его жар унимала полынь, маяло обильное и горькое здесь солнце.