Мир приключений 1964 - Георгий Кубанский

“Олсуфьев! — говорит он растроганно. — Ты сослужил службу своему государю!”

“Распорядитесь, пожалуйста, чтобы отпустили со мной шарманщика Финоциаро!”

Дубельт зовет адъютанта:

“Выдать на руки Олсуфьеву шарманщика Финоциаро!”

— Козлик, — зашипел сосед слева. — С какой карты ты ходишь?!

Видение исчезло, но приподнятое, возбужденное состояние не покидало Олсуфьева. Он играл рассеянно и делал грубые промахи.

— С тобой сегодня невозможно! — решительно заявил сосед.

Нервы постепенно успокаивались, а успокоившись, Олсуфьев понял, что пока радоваться нечему. Ему повезло, но журавль-то еще в небе: ведь рукописи у него нет! Она в шкафу, и шкаф опечатан сургучными печатями… да и не в его квартире находится!

Рождались планы один смелее другого, и каждый следующий план, как и каждый шаг при подъеме в гору, приближал, казалось, Олсуфьева к цели.

К утру он уже был уверен: “Добуду!”

6

Караульная рота семеновцев вернулась в казарму; офицеры разошлись по домам.

За Олсуфьевым увязался поручик фон Тимрот — белобрысый, с тонким длинным носом и вытянутым, как у щуки, ртом. Олсуфьев думал о своем и не слышал, о чем говорит попутчик, но однообразный, как звук пилы, голос Тимрота раздражал.

— Прощай, я тороплюсь.

— Жаль, Олсуфьев, я полагал, что и ты честью нашего полка дорожишь.

— При чем тут честь полка? — насторожился Олсуфьев. — Ты о чем говорил?

— Об офицере нашего полка, который вел большую игру в каком-то доме: его там в шулерстве уличили.

— Врешь!

Тимрот остановился — его щучий рот вытянулся еще больше.

— Олсуфьев, — произнес он ледяным голосом, — ты забыл, что говоришь с фон Тимротом.

— Фамилию его назови!

— Фамилии не знаю. Мне описали только его внешность: большой, толстый, сопит, когда в карты играет.

— Кто сказал тебе?

— Благородный и уважаемый человек. Сообщение взволновало Олсуфьева.

— Что же ты предлагаешь?

— Сегодня у нас в полковом собрании вечер, будут почти все офицеры. Игреки сядут за карты. Вот по приметам мы шулера и найдем.

В другое время Олсуфьев сам поднял бы на ноги весь полк: среди них, семеновцев, шулер! Но…

— Я занят, понимаешь, очень занят, не смогу быть сегодня в собрании. А ты, Тимрот, займись этим делом. Найди прохвоста! — Он поднял руку к козырьку фуражки и движением этой же руки остановил проезжающую пролетку.

Тимрот церемонно поклонился и отошел. Олсуфьев поехал на Сергиевскую, но Кушелева-Безбородко не застал дома. Оставив записку: “Ты мне нужен до зарезу!” — Олсуфьев отправился на Охту.

Сидя рядом с Тересой, глядя в ее печальные глаза, он говорил без умолку.

Тереса не прерывала его.

Обычно Олсуфьев деликатно спрашивал, что она делала, о чем думала, а сегодня он говорил о небе Италии, о пиниях и цикадах, и говорил отрывисто, неожиданно обрывая себя на полуслове, и Тереса чувствовала, что Олсуфьев думает о другом.

Это почувствовала и квартирная хозяйка.

— Поехали бы лучше домой, — мягко проговорила она. — Отоспались бы после этих караулов.

— Вы правы, Марфа Кондратьевна. Ночь не спал.

— Я вас поняла, — тихо промолвила Тереса по-итальянски. — Произошло что-то и, чувствую, важное. Не говорите, что именно, я вам верю, всем сердцем верю. — И по-русски добавила. — Поезжать домой.

Однако Олсуфьев поехал не к себе, а снова к Кушелеву-Безбородко. Тот оказался на этот раз дома.

— Новая беда? — спросил он с тревогой.

Театральным жестом Олсуфьев показал на книжный шкаф.

— Вот где мое спасение!

— Школьничаешь, Ника, а я, прочитав твою записку, подумал черт знает что. Любишь ты драматические положения. Но Чайльд Гарольд из тебя не получится.

— Гриша! Ничего ты ровным счетом не понял! Положение в самом деле драматическое, но совсем не в духе Чайльд Гарольда. Передо мной стоит гамлетовский вопрос: “Быть или не быть?” Ответ на этот вопрос зависит от тебя одного.

— Что-то слишком туманно…

— Тогда выслушай.

И он рассказал, что произошло вчера на дежурстве.

— Гриша! — закончил Олсуфьев свое повествование. — Мое счастье в твоих руках. Дашь рукопись — Тереса спасена. Откажешь — Тереса погибнет.

— Ты с ума сошел! Разве я могу распоряжаться рукописью из опечатанного шкафа?!

— Я все продумал. За снятие печати полагается штраф — я его внесу. А рукопись получу обратно!

— Да кто тебе вернет ее?

— Государь! Дубельт отвезет ему рукопись в тот же день, как я ему передам. Государь принимает Дубельта утром и вечером. Если я передам рукопись Дубельту днем, он отвезет ее государю вечером между семью и восемью. Это будет в день моего дежурства. В восемь государь едет на прогулку и проходит мимо Синего зала. Я ожидаю его в коридоре, бросаюсь перед ним на колени и рассказываю историю рукописи. Ты знаешь Николая Павловича — он любит, когда перед ним душу свою раскрывают. К тому же я не ставлю его в трудное положение: он ничего французу не обещал. А тут перед ним возможность проявить великодушие. И он проявит его!

— А если нет?

— Не может государь жертвовать честью своего офицера для того только, чтобы сделать приятное чужеземцу-французу. Не может! Он поругает меня, дернет за ухо; все будет, знаю, но рукопись он вернет. Наконец, Гриша, клянусь тебе: я, Николай Олсуфьев, верну тебе рукопись! Хочешь, напишу клятву в виде расписки? — закончил он торжественно.

Безбородко отошел к окну, молча постоял там несколько минут. Ни судьба шарманщика, ни горе его дочери, ни отчаяние друга не интересовали его. Но, думал он, если откажешь Олсуфьеву, этот теленок с отчаяния может черт знает что выкинуть — еще к Елене поедет и такое наговорит…

— Ника, — начал он, повернувшись, — ты знаешь, что для тебя я готов сделать все. И сделаю! Но, прошу тебя, повремени несколько дней.

— Сколько?

— Сегодня у нас двадцать второе ноября. Отправляйся к Дубельту, скажи ему, что рукопись доставишь тридцатого.

— Почему? Почему не сегодня? Гриша! Понимаешь ли ты, что значат восемь дней для Тересы? Море слез, восемь бессонных ночей! Зачем эта проволочка? Ведь ты хочешь помочь мне, Гриша?!

— Хочу.

— Тогда дай рукопись сейчас. Прошу тебя!

Безбородко понял: отказать — значит поссориться, а этого он не мог позволить себе накануне помолвки с кузиной Олсуфьева.

— Бери! — сказал он решительно.

Олсуфьев заключил товарища в объятия; у него не хватило слов, чтобы выразить благодарность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});