Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Ваша Наташа».

А театру в Москве предоставили помещение Центрального клуба железнодорожников. Репетиции продолжились на новом месте. ««Дракон» все время готовится к показу, — записал 16 июля Евгений Львович, — но день показа все время откладывается. Очень медленно делают в чужих мастерских (в мастерских МХАТа и Вахтанговского театра) декорации и бутафорию. Вчера я в первый раз увидел первый акт в декорациях, гримах и костюмах. Я утратил интерес к пьесе».

И тем не менее, в начале августа начались прогоны и просмотры спектакля. Премьерой считается представление, данное 4 августа, когда его принимало начальство. Постановка и сценография Н. Акимова, композитор Л. Песков. Заглавную роль исполнил Л. Колесов, в роли Ланцелота — Б. Смирнов, Бургмистр — П. Суханов, Генрих — И. Ханзель, Шарлемань — Г. Флоринский, Эльза — В. Лебедева, Кот — А. Сергеева. У зрителей спектакль имел колоссальный успех.

В отчете «Творческая работа театра КОМЕДИИ в 1944 г.» сказано: «Е. Шварц — «Дракон»». Эта комедия-сказка была трижды показана театральной общественности Москвы и один раз широкой публике. Острота политических проблем, затронутых автором в этой пьесе, потребовала дальнейших уточнений и доработок. Поэтому в течение 1944 года спектакль больше не ставился». (ЦГАЛИ СПб. Ф. 261. Оп. 1. Ед. хр. 27).

Театральные чиновники дождались своего часа.

В тот же день, 4 августа, в Комитете по делам искусств состоялось обсуждение спектакля. Стенограмму разыскать не удалось. Более того, Н. Акимову казалось, что и обсуждения-то, по существу, не было. Были сказаны некие общие слова о неправильно трактованной тогдашней международной обстановке, и только. Но очень точный и аккуратный человек Н. Н. Чушкин в тот день сделал в дневнике запись некоторых высказываний принимавших спектакль, которые и продиктовал мне однажды в начале семидесятых годов:

«Б. А. Мочалин (руководитель Реперткома): Пьесу можно по-разному понимать. Она вмещает самые разнообразные содержания. В ней есть что-то подкупающее…. Концепция, возникшая на канве сказки, главный порок пьесы — она требует постоянных разъяснений и доказательств… Неясна фигура Ланцелота. Дракон объясним, и с ним все понятно… Слишком много толкований. Надо, чтобы Шварц нашел для себя более точные ответы. Многое неясно, завуалировано. Театр не помог автору. Если спектакль выпустить сейчас, это было бы бестактно по отношению к зрителю.

А. В. Солодовников (заместитель председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР): …Нельзя согласиться с прогнозами автора, что будет после Гитлера, и то, что предлагает Шварц. Сейчас сильно изменяется обстановка. Пьеса была рассчитана на предвоенное время, или на самое начало войны. А теперешняя пьеса должна отвечать уже на следующие вопросы…».

Все делали вид, будто «Дракон» — злободневная однодневка, будто их не перепугало сходство Дракона не только с Гитлером, но и с «другом всех народов», что подметил более бдительный, чем они. В коридоре акимовской квартиры висят несколько картинок — «эскизы к памятнику Сталина». На одном из них вместо бюста хата с зарешеченными окнами, а над ним драконова башка.

Когда Евгений Львович писал «Дракона», конечно, он имел в виду фашистское правление. И поэтому ответные его слова на том обсуждении (или позже — в кулуарах), которые тоже записал Н. Чушкин, были: «Ненависть к Гитлеру… От меня требуют точности, как в аптеке, а я точен, как в песне. В пьесе есть точный вывод, который должен сделать зритель из «Дракона», единственный — Гитлер сволочь, и его окружение тоже сволочи, и они ответят за то, что сейчас происходит…».

Перед первой репетицией «Дракона» второй театральной редакции 7 декабря 1961 года Николай Павлович говорил участникам будущего спектакля: «Нам памятны невысказанные мотивы первого запрещения пьесы в период культа личности. Три четверти пьес тогда были антинемецкими. Шварца же интересовал не только немецкий фашизм, а фашизм как идея, метод, философия. Поэтому он выбрал обобщенную сказочную форму, которая помогла рассмотреть явление в корне, а не на поверхности. На самом деле причины были намного страшнее — о них никто не говорил. Исторический анекдот с «Драконом» в том, что некоторый обобщенный фашизм приняли на свой счет. Спектакль был запрещен с ужасом».

Когда Шварц понял, кого он, даже неумышленно, зацепил маленько, он пришел в ужас. Лев Константинович Колесов рассказывал, что уже в другие времена (в оттепель) он устраивал свой творческий вечер, и попросил разрешения у Шварца сыграть сцену из «Дракона»… «Что ты, что ты! — воскликнул Евгений Львович. — Если ты меня любишь, ты этого никогда не сделаешь…».

Однако в 1944 году спектакль нужно было спасать — слишком много любви и ненависти, доброты и печали, радости и труда, мысли и отчаяния вложили в него автор, режиссер, артисты — театр. И Шварц берется за переделку пьесы.

30 ноября на заседании у А. В. Солодовникова состоялось обсуждение второго варианта пьесы. «Я никогда не вмешивался в решения Комитета по делам искусств, не верил, что у искусства есть «дела», которыми могут ведать люди, весьма далекие от искусства. Но на этот раз я не выдержал и пошел на совещание, — позже вспоминал И. Г. Эренбург. — Никто из присутствующих ни в чем не упрекал Шварца. Председатель комитета, казалось, внимательно слушал, но случайно наши глаза встретились, и я понял тщету всех наших речей. Действительно, в заключение он сказал, что из всех мнений вытекает: над пьесой нужно ещё подумать. Он хорошо знал, что совещание — пустая формальность».

Стенограмма этого совещания велась и сохранилась — 21 лист машинописного текста — и в музее театра и в архиве Шварца. Приводимые здесь высказывания привожу по музейному экземпляру.

На совещании присутствовали, кроме уже названных, — Н. Ф. Погодин, Л. М. Леонов, С. И. Юткевич, С. В. Образцов, Н. Н. Чушкин, Е. Д. Сурков, С. Т. Дунина, Н. П. Акимов и Е. Л. Шварц. Вначале автор прочитал второй вариант «Дракона». Потом началось его обсуждение.

Нет, не все было так прямолинейно, как вспомнилось Илье Григорьевичу. Почти все высказывали претензии к автору, но в основном делали замечания будто бы подтверждающие запрещение первого варианта, восхваляли — с оговорками — второй и предлагали новые переделки. Постараюсь сделать наиболее характерные выжимки из их выступлений.

Первым взял слово Николай Погодин: «Я читал и первый вариант… Я тогда признал все формальные литературные достоинства вещи. Читалась она с интересом. Драматургически интересна. Но аллегорическая форма — это мстительная форма. В наше время с его острыми политическими моментами у каждого, в зависимости от темперамента, способностей и умонастроения, она может будить и вызывать различные ассоциации и толкования. Чувствовался ход войны, перипетии её, хотел этого автор или не хотел. Или я наивен, но получилось не ахти как и даже временами вызывало какой-то протест. И я не понимал, кому адресовано это произведение… И я не знаю, чему оно меня учило. Здесь это в значительной степени исчезло. Я поймал себя на такой странной мысли. Её нужно немедленно перевести на финский, румынский, французский, болгарский язык, и немедленно им предложить в одном из пунктов договора ставить на их сценах эту пьесу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});