Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Всё-таки его стиль жизни не способствовал рождению шедевров. Да и нужны ли были писателю такого типа бесчисленные дороги. В Петре Паламарчуке явно жило несколько человек сразу. Все его Америки и Азии, Парижи и Брюссели не родили ни одного шедевра. Лишь весёлые хроники балагуpa. Конечно, это был не еврейский одесский юмор, не интеллигентная тонкая, но всё равно пошловатая ирония, а раскатистый смех сечевика-запорожца над Парижем ли, над Аргентиной ли. Он попробовал сосредоточиться в своих последних романах «Нет. Да.» и «Наследник российского престола…» Романы удачные, но идея в них довлеет над высоким художественным замыслом. Монархист и историк побеждают тонкого, пронзительного и трепетного творца. А иногда, особенно в конце жизни, Пётр увлекался современными вариантами – «Письма турецкому султану».

Его целиком не принимали нигде. Несмотря на столь высокое соболезнование Патриарха, в церковных кругах, как Московской Патриархии, так и в Русской Зарубежной Церкви, с которой он был даже более дружен, высоко ценили паламарчуковские «Сорок сороков», его богословские работы, но ничего и слышать не хотят о его озорной и сказовой прозе. Сам Пётр Паламарчук любил говорить, что он хочет писать как Набоков, но на темы Солженицына. На самом деле, он и Солженицына переписал в своем «Путеводителе» по-паламарчуковски, и о Набокове высказывался со свойственной ему излишне красочной паламарчуковско-гоголевской дурью. Как писали о нем очень верно в предисловии к последнему роману «Клоака Максима, она же Четвертый Рим», опубликованному в 12 номере «Юности» за 1997 год: «Паламарчук – сочинитель до крайности парадоксальный: блюстители правоверия любят его благочестивые сказания, но не могут принять побасенки на грани скабрезности, почитатели острословия корят за отменную ортодоксальность».

А он ещё при этом умудрялся выступать на всех наших вечерах газеты «День» и «Завтра», стоя рядом с Лимоновым и Анпиловым. Весело балагуря на всех наших зюгановско-прохановских вечеринках. Этого монархиста и националиста, как писателя высоко ценили и Проханов, и Зюганов. Таково было довольно путанное время девяностых годов. Мир был разделен лишь на два направления: демократов и патриотов. Лимонов и Распутин, Паламарчук и Бондарев, Галковский и Феликс Чуев, Куняев и Максимов, Зиновьев и Бородин, Шафаревич и Проскурин – были по одну линию баррикад. Так вместе и выживали. Точно такое же дикое смешение было в лагере демократов, где оказались как бы вместе сугубый соцреалист Григорий Бакланов и крайний авангардист Всеволод Некрасов, веселый стилист Андрей Синявский и вечный литературный лакей Анатолий Ананьев. Литература, может быть, и выжила в девяностые годы благодаря такому баррикадному принципу «наши» и «не наши». Как в пещерное время. Но сегодня пора уже отделять и различные направления и уровень таланта внутри наших же патриотов. Не путать Юрия Мамлеева с Иваном Шевцовым, к примеру.

Впрочем, Пётр Паламарчук и сегодня, в период литературной пестроты и многообразия стилей, направлений, был бы, я уверен, среди творцов «нового реализма», утверждая основную стилевую линию тысячелетней русской литературы. Вот уж кто в пустые игры постмодернизма играть не стал ни при каких обстоятельствах. Он был человек стиля. Он был человек русского языка. Он был человек идеи. Он был человек смысла. Любая игра, любое стилевое кружение у него имело свой смысл. Вот почему и на баррикадах в дни октября 1993 года он был на нашей стороне, отвергая резко и беспощадно всех любителей писем президенту «Раздавите гадину». Впрочем, он хорошо помнил и то, какую гадину еще первоначально, два века назад, собирались раздавить всё те же вольнодумцы и вольтерьянцы. Церковь, христианство, соборность. И он своей творческой интуицией большого художника понимал, что советское время кончилось, что под красными знамёнами в 1991 и 1993 годах (таковы парадоксы времени) защищались все те же Церковь, православие, русскость и соборность.

Поневоле литературные патриоты всех мастей собирались в начале перестройки в газете «День», где я их и печатал на литературной половине. Вот и возникали такие парадоксы, что рассказ «К-О-Д» Пётр Паламарчук одновременно напечатал в газете «День» за 23 сентября 1993 года, перед самым октябрьским расстрелом, и в журнале НТС «Грани» во Франкфурте-на-Майне всё в том же 1993 году.

Петр Георгиевич Паламарчук – удивительное литературное явление, как черт с гоголевской ярмарки, как всемогущий славянский божок, да простят меня за эти выражения все православные ортодоксы. Но, близко зная Петю лет двадцать, не могу я в нём видеть лишь тихого подпольного собирателя летописи и фотохроники разрушенных церквей. Это – несомненный его подвиг, на который вначале смотрели косо в московской Патриархии, куда он отнес свой труд в первоначальном варианте еще в советское время (хорошо еще в КГБ не отдали), который оценили и быстро напечатали в ИМКА-пресс у Никиты Струве (говорят, при этом самому автору не заплатили ни франка). Сейчас четырехтомник «Сорок сороков» лежит во всех больших магазинах по стоимости 1000 рублей за том, и щедрый, но быстро спускающий все свои небольшие деньги Пётр, глядя на нас нынче с небес, наверняка иногда подсчитывает по-хохляцки с прищуром, сколько бы это он мог бы сегодня получить за все издания и переиздания. Думаю, получил сполна, на Небе. Думаю, простили и все его грехи, загулы и ерничества, всю матерщинку и все раздольные гуляния его широкой запорожской сечевой души.

Помню, собрались мы как-то с Петром в Париже в роскошной квартире у его подружки, и решили поговорить всерьез за жизнь, решили с «величием творческого замысла» поменять жизнь. Да и болезни уже начали нас догонять. Я что-то и всерьез переиначил, у Петра такого не получилось, нигде не осел, ни приутих.

Правда, подошло время его лучшим художественным книгам. А потом и скоротечным болезням. Что было бы, если бы он пошёл моим путем? Да и хватило ли сил? В конце концов виски и джина с лихвой хватает и в Париже, а где были бы его герои? Судить не берусь.

Он легко отказывался и от возможности западных изданий, и от всяческих Букеров и Антибукеров, если для этого, оказывается, было нужно всего лишь… похерить свой патриотизм, прикинуться «демократом». И тут веселый и покладистый гуляка становился крепким, как скала… Мы знали, откуда эта твердость, эта порядочность. Он – из рода Кошевых!

С Петром всегда было просто, я твердо знал, что могу рассчитывать на его поддержку. И когда выступали на «круглом столе» писателей в Кельне, который вел известный немецкий славист Вольфганг Козак, и где были такие зубры «демократии», как Булат Окуджава и Борис Хазанов, и когда говорили о судьбах России на юбилейном съезде НТС во Франкфурте-на-Майне, на русских вечерах в Париже и Брюсселе…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});