Шекспир. Жизнь и произведения - Георг Брандес

В свое время (в 1778 г.), когда была найдена рукопись «Ведьмы», произведения современного Шекспиру поэта Мидлтона, некоторую сенсацию произвело то обстоятельство, что в ней были приведены две песни, из которых в «Макбете» приводятся лишь первые строки, песни «Come away, come away» (III, 5) и «Black spirits…» (IV, 1). Поднялись весьма праздные дебаты о том, насколько Шекспир воспользовался здесь Мидлтоном, или Мидлтон Шекспиром. Последнее, конечно, наиболее правдоподобно, если только какое-нибудь заимствование имело здесь место. Впрочем, все говорит за то, что кое-где в сценах ведьм в шекспировском тексте, как он напечатан в издании in-folio, вставлены отдельные строки какого-нибудь менее выдающегося поэта.

Кроме того, здесь, как и в «Гамлете», есть возможность предположить, что современные события придали большую свежесть и больший интерес в глазах Шекспира литературным впечатлениям, сообщенным хроникой. Тот же самый эпизод из жизни короля Иакова, которого мы коснулись, говоря о «Гамлете», представлял известные параллели и с этим сюжетом. Как Макбет едет вперед в свой замок, когда должен принять у себя Дункана как гостя, так и Александр Рутвен, как скоро король обещал ему посетить его, поспешил в Перт, чтобы там быть ранее Иакова. Он был задумчив и рассеян на банкете, устроенном в честь короля, как, вероятно, был и Макбет на торжественном пиршестве, приготовленном им для Дункана. И Александр Рутвен отвел Иакова в ту комнату, где сделал попытку убить его, подобно тому, как Макбет отводит своего короля в спальню, которую Дункану не суждено покинуть живым.

Шекспир изложил этот сюжет походящим к нему стилем, порывистым до стремительности, кратким до сжатости, где картины следуют непосредственно одна за другой, но где общие философские мысли встречаются лишь в весьма скудном количестве, — стилем, служащим выражением для ужаса и вполне подходящим для возбуждения ужаса, — стилем, основной тон которого почти не изменяется, только смягчается в трогательном и потрясающем разговоре леди Макдуфф с ее маленьким сыном, и лишь на время прерывается там, где в пьесу вплетен бесподобный шуточный монолог привратника.

Вся драма с начала до конца занимается двумя главными лицами, Макбетом и его женой; в их внутреннем мире происходит существенное действие. Прочие лица лишь слегка очерчены.

Песня ведьм, открывающая трагедию, заканчивается чудесным стихом, в котором прекрасное и безобразное ставятся одно на место другого:

Fair is foul, and foul is fair[18].

И глубокого смысла исполнена та черта, что Макбет, не слыхавший этого припева, напоминает его в самой первой своей реплике:

Столь безобразного и столь прекрасного я никогда не видел в один и тот же день.

Эти слова как будто раздаются у него в ушах; это знаменует, что между ним и ведьмами существует таинственная связь. Да и вообще такого рода тонких совпадений и контрастов найдется немало среди реплик этой трагедии.

После того, как леди Макбет, которую поэт выводит перед зрителями совершенно законченную в ее злобе (I, 5), произнесла сама себе:

…И воронОхрип, закаркав на приезд Дункана.Сюда ж, сюда, о демоны убийства! —

следующая сцена открывается счастливым настроением и прелестными картинами, заключающимися в производимом ниже обмене репликами:

Дункан.Прекрасный вид! Как чист и легок воздух!Как нежно он ласкает наши чувства!Банко.А вот и ласточка, весенний гость:Ее присутствие нам говорит,Что мирно здесь дыханье неба веет,Взгляните: нет ни уголка, ни фриза,Где б не висел птенцов воздушный домик.А где они, заметил я, гнездятсяС такой охотою, там воздух чист

Тотчас после того поэт снова углубляется в изучение этой худой, хрупкой и жестокой женщины, снедаемой властолюбием и жаждой блеска, этой женщины, которая, отнюдь не будучи той невозмутимой отравительницей, какою она тщится сделаться, в силу своей несравненно более твердой воли подстрекает своего мужа совершить преступление, обещанное им, по ее словам:

…Кормила я и знаю,Как дорого для матери дитя:Но я без жалости отторгла б грудьОт нежных, улыбающихся губок.И череп бы малютке раздробила,Когда б клялась, как клялся ты.

Так велико ее зверство. И все же леди Макбет менее сильна, чем хочет казаться. Ибо, приготовив кинжалы для мужа, она тотчас же после того говорит:

…Не будь онВо сне так резко на отца похож,Я поразила бы его сама.

За мастерской и захватывающей сценой между супругами после убийства идет, как ужасающе юмористический контраст, веселая фантазия на тему ада, привратника, воображающего, что он стоит на часах у врат преисподней (и, между прочим, отказывающего в пропуске иезуитам с их казуистикой и reservatio mentalis), и следующий затем обмен реплик с Макдуффом о влиянии водки на эротические влечения и способности. Как известно, в свое время Шиллер из классических предрассудков вычеркнул в своем переводе этот монолог и заменил его благочестивым утренним гимном; более удивительно то, что один из английских поэтов, Кольридж, нашел, что он нарушает ход действия, и счел его поддельным. Не принадлежа, собственно, к лучшим образчикам низкого комизма у Шекспира, он представляет в действительности как усиливающий воздействие контраст к предыдущему и последующему неоценимую и необходимую приправу к трагедии. В этом месте действие неизбежно должно было прерваться на четверть часа, чтобы дать Макбету и его жене время переодеться в ночное платье, и какой же перерыв мог быть эффектнее этого стука в ворота замка, заставляющего их обоих содрогнуться от страха и дающего повод к сцене привратника.

К жемчужинам пьесы принадлежит затем сцена между леди Макдуфф и ее маленьким, умненьким сыном непосредственно перед тем, как являются убийцы и умерщвляют их. Все реплики умного ребенка полны интереса, а горько-пессимистическая реплика матери замечательно характерна не только для нее самой, но и для настроения, в котором находится в этот момент поэт:

…Что сделала я злого?Однако, да! Я здесь, на этом свете,Где часто злой бывает прославляем,А тот, кто добр, слывет за дурака,Безумца вредного. Так что же пользы в том,Что женщины щитом я укрываюсьИ говорю: я зла не сотворила?

Такое же отчаяние слышно и в восклицании Макдуффа, когда он получает известие об убийствах, совершенных в его доме «Небо видело это — и не вступилось за них!» Начало этой большой сцены (IV, 3), — длинный разговор между Малькольмом и Макдуффом, дословно выписанный Шекспиром из Холиншеда, слабо и бесцветно. Оно едва ли представляет какое-нибудь интересное место, кроме разве насильно притянутого рассказа о даре короля Эдуарда Исповедника исцелять золотуху, — рассказа, вставленного для того, чтобы иметь случай сказать королю Иакову любезность, которую ему приятно было бы слышать. Там значится

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});