Николай II (Том II) - А. Сахаров (редактор)

Петра мучили сомнения, рассказать ли Государю о готовящемся заговоре? Но ведь, кроме предположений своих и рассказов Ивана Лебедева, ему нечем было подтвердить страшное намерение предателей… Как помочь человеку, которого он так почитал и любил?

73

Маленький круглый человечек с блестящей широкой лысиной, открывавшейся, когда он снимал цилиндр или посольскую треуголку, вечно улыбающийся своим узким ртом и разговорчивый, как истинный француз, словно пчёлка сновал между собственной резиденцией на Французской набережной, зданием министерства иностранных дел у Певческого моста, дворцами великих князей и магнатов, Таврическим и Мариинским дворцами, где заседали Государственная дума и Государственный совет, салонами светских львиц. Он бывал иногда у Государя в Царском Селе, где к нему относились лучше, чем к его британскому коллеге сэру Джорджу Бьюкенену. Ибо это был обходительнейший Полномочный министр и Чрезвычайный посол Республики Франция при Императоре России Николае Втором господин Морис Палеолог. Из-за выдающегося дипломатического трудолюбия, называемого завистниками пронырливостью, французский посол был одним из осведомлённейших людей в Петрограде. Его память, ум, такт, позволявший ему одинаково успешно вести беседу и с представителем рабочего сословия, и с членом великокняжеского семейства, прилежание в ведении личных дневников и диктовке обширных шифровок на Кэ д'Орсе и в Елисейский дворец своему другу юности президенту Пуанкаре, – всё это делало его уникальной личностью, в общении с которой были заинтересованы очень многие высокопоставленные русские.

Вместе с тем Палеолог отнюдь не симпатизировал революционерам и высокопоставленным интриганам в Петрограде, усилившим в последнее время свой нажим на Николая и Александру. Он считал, что общественные потрясения могут ослабить мощь и желание России защищать прекрасную Францию. Тем более что сильных и ярких личностей среди противников монарха он не видел, а Николай производил на него впечатление умного и целеустремлённого человека, хотя излишне идеалистичного и религиозного по своему характеру, что никогда не прибавляло политику силы…

Однажды днём, в приёмные часы французского посла, ему позвонил генерал Николаев, о котором Палеолог слышал, что тот с юных лет был одним из постоянных любовников великой княгини Марии Павловны Старшей. Генерал повёл ничего не значащий светский разговор, посреди которого завуалированно от Охранного отделения, могущего иметь своё ответвление телефонного провода, сообщил, что великая княгиня не возражала бы «интимно» отобедать во французском посольстве. Палеолог понял, что «Старшей» есть что сообщить ему без угрозы быть подслушанной собственными лакеями, из многого числа которых некоторые могли негласно служить и в дворцовой полиции у Воейкова.

Разумеется, в тот же день во дворец Владимировичей был отправлен курьер с приглашениями великой княгине, её сыну Борису, проводившему больше времени в петроградских ресторанах, чем со своей бригадой на фронте, генералу Николаеву. Кроме них посол позвал сэра Джорджа и леди Джорджину Бьюкенен, только что уволенного от должности Сергея Сазонова и его супругу, князя Константина Радзивилла, Председателя Думы Родзянку с его супругой, родственницей Феликса Юсупова-старшего. Восходящая звезда «Прогрессивного блока» молодой Терещенко тоже получил приглашение. Не забыл посол и своего старого друга, великого князя Николая Михайловича.

Ни для кого из гостей не было сомнений, что обед давался в честь великой княгини, которую Палеолог поджидал, согласно придворному этикету, в вестибюле своего посольства. Михень, как мысленно называл её посол по примеру высшего петроградского общества, не заставила себя ждать.

Посол предлагает ей руку, и пока они поднимаются на второй этаж, в салоны, где ждут гости, воркующим голосом Михень, как бы от души, говорит Палеологу:

– Я рада быть во французском посольстве, то есть на французской территории. Уже давно я научилась любить Францию. И с той поры во мне живёт вера в неё… А теперь у меня к вашей родине не только любовь, но и восторженное отношение…

Пока великая княгиня произносит эти слова по-французски с сильным немецким акцентом, посол ехидно думает: «Сколько раз говорила она то же самое германскому послу Пурталесу до начала войны!.. Сколько раз за последние два года она давала мне понять, что забыла о своём немецком происхождении и готова сотрудничать со мной как представителем Франции… Очевидно, вскоре предстоят новые атаки на Александру и на трон с её стороны, поскольку мой информатор сообщает, что великая княгиня готовит общее наступление с целью приблизить Шапку Мономаха к голове одного из своих сыновей…»

За столом главная гостья почти не закрывает рта, но успевает уничтожать и отменные произведения французской кухни. Она рассказывает без ложной скромности обществу о том, как участвует в деле помощи раненым.

Потом она переходит к другой теме и, как президент Академии художеств, заявляет о том, что хотела бы после войны устроить в Париже выставку русского искусства, в том числе и церковного…

– Ведь в наших церквах множество редких произведений живописи и ювелирного искусства, о которых Франция и не подозревает… На этой выставке я показала бы и крестьянское искусство, которое свидетельствует об оригинальном и глубоком художественном вкусе, присущем моему народу… Пока я публично не выступаю с этим проектом – он ещё не совсем разработан… Но через некоторое время я пущу его в оборот, и пусть злые языки говорят, что он преждевременен…

У посла от изумления чуть не отвисает челюсть. Точно такую же идею, но от имени молодой Императрицы, излагал Палеологу два месяца тому назад её секретарь граф Ростовцев, причём обсуждал уже вполне конкретный план и состав коллекций. Это было вполне естественно, поскольку Александра Фёдоровна увлекалась русским народным искусством, а будучи весьма религиозной, как и царь, собирала вместе с ним коллекцию старинных русских икон. Палеолог сам видел некоторые из восьмисот таких редких произведений русской религиозной живописи, хранящихся в личных покоях царя и царицы в Александровском дворце.

И вот теперь великая княгиня, которая за четыре десятилетия жизни в России так и не удосужилась выучить русский язык, выдаёт предложение молодой Государыни за свой план. Михень к тому же вдруг стала воспевать русские иконы, которых Палеолог никогда не видел ни во дворце Владимировичей на Дворцовой набережной, ни во Владимирском дворце при въезде в Царское Село. И даже наоборот, известному легкомыслию великой княгини и её покойного супруга Владимира Александровича, а также вкусу их сыновей Бориса и Кирилла значительно более отвечали откровенно эротические полотна и рисунки, украшавшие салоны обоих дворцов этого весьма бурно проводящего свои вечера и ночи великокняжеского семейства.

Именно такому вольному стилю живописи, графики и скульптуры французский посол не удивлялся ни в Париже, ни в Санкт-Петеребурге, особенно в российской столице, где «Серебряный век» и вкусы высшего общества требовали себе на потребу от искусства почти что порнографии. И в этой вакханалии петербургских оргий, в том числе и во время войны, единственное исключение составляла, пожалуй, только Царская Семья…

На всякий случай Палеолог кивнул своему секретарю, занимавшему за столом место рядом с Терещенко, записать этот пассаж великой княгини для последующего сравнения с изложением беседы с графом Ростовцевым.

Разговоры на нейтральные темы об искусстве и светских мероприятиях, обедах, спектаклях становятся всё острее и острее. Великая княгиня вдруг начинает рассказывать всем за столом, как молодая Императрица месяц тому назад по инициативе начальника канцелярии министерства Двора Мосолова приезжала к ней пить чай и искать мира и как Мария Павловна посоветовала ей прежде всего удалить от себя Распутина…

– И вы знаете, как эта ненормальная мне отомстила? – вызывающе оглядела гостей великая княгиня, прилюдно грубым словом обозвав Императрицу. Но все были свои, и никто даже не поперхнулся едой. – Недавно я решила поехать отдохнуть на несколько дней в Ливадию… Когда я прибыла в Ялту, Фредерикс, лечившийся там же, дал телеграмму в Царское Село, чтобы для меня прислали бельё, двух лакеев и продукты… – продолжала «Старшая» и ещё более злобно добавила: – Но вместо всего этого добрый Фредерикс получил для меня телеграмму от той самой бывшей принцессы, которую я учила, как правильно держать себя в русском обществе…

– Урок не впрок!.. – буркнул по-русски великий князь-историк.

Михень полезла в свой малюсенький бальный ридикюль, достала оттуда какой-то листок и, помахав им перед носом, заявила: