КГБ - Олег Гордиевский

В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек дал ясно понять, что его правительство не собирается выходить из Организации Варшавского Договора или отказываться от социализма, но, как совершенно правильно рассчитала Москва, «социализм с человеческим лицом», за который ратовала Прага, рано или поздно нанесет непоправимый ущерб руководящей роли Коммунистической партии.

Первым крупным последствием «Пражской весны» в Московском центре стало снятие запрета на шпионскую деятельность КГБ в странах народной демократии. Главный советник КГБ в Праге генерал Котов получил от реакционно настроенного главы СТБ Йозефа Хоуски фотокопии личных дел всех его офицеров. Прогрессивный министр внутренних дел генерал Йозеф Павел был в «черном списке» КГБ, но комитету удалось завербовать его заместителя Вильяма Шалговича. В течение какого-то периода во время «Пражской весны» Шалгович жил на вилле Хоуски и мог регулярно встречаться с сотрудниками КГБ, не привлекая внимания сторонников Дубчека из Министерства внутренних дел. Ян Бокр, высокий чин в Министерстве внутренних дел, также завербованный КГБ, предоставил КГБ возможность прослушивать телефонные разговоры в министерстве. Прослушивающая аппаратура была установлена также в домах ведущих реформаторов. Полученные таким образом сведения были использованы после вторжения войск Варшавского Договора для того, чтобы арестовать сотрудников СТБ и других граждан, преданных режиму Дубчека.

Центр также направил в Чехословакию под видом западных туристов около тридцати нелегалов, проживающих на Западе. Среди них был и брат Гордиевского — Васильке Антонович Гордиевский, разъезжавший с западногерманским паспортом. Чехословацкие «революционеры», как полагал Центр, будут более откровенны насчет своих подрывных планов с теми, кого они принимают за выходцев с Запада, чем со своими соседями по Восточной Европе. Кроме того, дешифровальщики из Восьмого управления поставляли непрерывным потоком данные, полученные при расшифровке чехословацкой дипломатической корреспонденции.

Как часто бывало и раньше, успехи КГБ в сборе информации не подкреплялись должным анализом полученных данных. Из-за своих идеологических шор Центр представлял оппозицию не иначе, как воплощение заговоров и путчей. А за всеми заговорами в Восточной Европе, реальными и воображаемыми, Центру мерещилась рука Запада вообще и западных разведслужб, в частности. По мнению Центра, западная разведка вновь прибегла к помощи сионистских агентов. Агентам КГБ в Министерстве внутренних дел Чехословакии было приказано докладывать обо всех сотрудниках еврейского происхождения. Прекрасно сознавая, что основная масса представленных общественности свидетельств западного заговора была сфабрикована, КГБ в то же время ни на секунду не сомневался в том, что заговор реально существует.

Вновь Центр отвергал все данные, которые не вписывались в его теорию заговора. Часть самой важной информации такого рода поступала во время «Пражской весны» из Вашингтона, где энергичному тридцатичетырехлетнсему начальнику линии КР (внешняя разведка) Олегу Даниловичу Калугину удалось получить доступ к «абсолютно надежным документам», которые подтверждали, что никакого участия ни ЦРУ, ни другие американские ведомства в подготовке чехословацких событий не принимали. Более того, он сообщал, что «Пражская весна» застигла Вашингтон врасплох. Успешная деятельность Калугина в США положила начало его стремительному росту по службе, и шесть лет спустя он стал самым молодым генералом в ПГУ. Но в 1968 году от его донесений попросту отмахнулись. По возвращении в Москву Калугин «был шокирован», узнав, что Центр приказал «никому не показывать мои послания и уничтожить их». Вместо того, чтобы дать ход информации Калугина, «КГБ нагнетал страхи, распространяя слухи, что Чехословакия может стать жертвой агрессии НАТО или переворота.»

Несмотря на то, что Андропов был человеком незаурядным, он, как и все его предшественники, был приверженцем теории заговора. Выступая в октябре 1968 года, то есть через два месяца после ввода советских войск, перед комсомольцами КГБ, он сказал, что «изменение соотношения сил в пользу социализма» неизбежно ведет к попыткам Запада подорвать его успех: «Враг оказывает прямую и косвенную поддержку контрреволюционным элементам, предпринимает идеологические диверсии, создает всевозможные антисоциалистические, антисоветские и другие враждебно настроенные организации, раздувает пожар национализма. Яркое тому подтверждение — события в Чехословакии, где трудящиеся при братской международной поддержке стран социалистического содружества решительно пресекли попытку контрреволюционеров свернуть Чехословакию с социалистического пути».

Тот факт, что западные разведслужбы следили за ходом реформ в Чехословакии, Андропов интерпретировал как доказательство их роли в содействии событиям «Пражской весны». 19 июля «Правда» опубликовала выдержки из плана осуществления «идеологических диверсий» в Чехословакии, якобы разработанного в ЦРУ, в качестве прелюдии к «освобождению Восточной Германии и Чехословакии». Особо подчеркивалось предполагаемое «внедрение в органы государственной безопасности, военную разведку и контрразведку Чехословакии». Хотя сам план был сфабрикован Отделом А ПГУ (ответственным за «активные меры»), тревога Центра по поводу влияния «Пражской весны» на СТБ и его связи с КГБ была неподдельной. В июне министр внутренних дел Павел провел чистку СТБ и заменил Хоуску на сторонника Дубчека. В следующем месяце Павел публично заявил, что к его ведомству прикомандировано шесть офицеров связи КГБ. Если бы «Пражская весна» продолжалась, их дни были бы, несомненно, сочтены. Одновременно в серии статей Карела Каплана, главного эксперта официальной комиссии Пиллера, занимавшейся расследованием политических процессов пятидесятых годов, сообщалось, что «советники» КГБ во время процессов действовали независимо от чехословацких властей. Поговаривали, что Пиллер предупредил партийное руководство, что в докладе его комиссии будут содержаться настолько «шокирующие факты, что их обнародование может серьезно пошатнуть авторитет партии и кое-кого из ее высшего руководства». Хотя публикация доклада была отложена, полагают, что руководство Дубчека, в принципе, согласилось с рекомендацией комиссии о роспуске политической полиции. Премьер-министр Чехословакии Ольдржих Черник позднее утверждал, что опасения Москвы по поводу сокращения партийного влияния в органах госбезопасности и вооруженных силах, которые усугублялись паническими донесениями советских советников, были «последней каплей, переполнившей чашу терпения.»

Андропов, видимо, не входил в узкий круг из пяти членов Политбюро (Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов и Шелест), которые принимали самые важные решения в ходе чехословацкого кризиса. Но, несмотря на это, панические оценки КГБ сыграли немалую роль. Косыгин и Суслов призывали к осторожности. Шелест, пожалуй, раньше других выступил за вооруженное вмешательство. Что же касается Брежнева, то он присоединился к мнению большинства. Предостережения Андропова о быстром развитии крупномасштабного империалистического заговора, направленного на подрыв партийного руководства чехословацкими структурами госбезопасности, оказало, по крайней мере, какое-то влияние на окончательное решение вопроса, в ходе которого предпочтение было отдано вторжению, а не менее насильственным мерам принуждения. Громыко продолжал утверждать до самой смерти в 1989 году, когда ОВД наконец принесла извинения за вторжение, что «конечно, враги новой (т.е. коммунистической) Чехословакии получали помощь извне так же, как это было в Венгрии в 1956 году». В свои мемуары он включил самые невероятные подробности подготовки к якобы запланированному государственному перевороту, которые он, вероятно, почерпнул из панических разведдонесений в 1968 году: «В определенные часы, главным образом, ночью изменялись номера домов, а иногда и названия улиц. Это свидетельствовало о том, что враги новой Чехословакии готовились тщательно и заблаговременно.»

КГБ слишком оптимистично оценивал силы Чехословацкой компартии и ошибочно полагал, что рабочий класс поддержит смену руководства Дубчека. Эти оценки, пожалуй, даже больше, чем панические донесения о заговоре при поддержке Запада, оказали влияние на принятие решения о вводе войск. КГБ также сфабриковал многие свидетельства, указывающие на наличие империалистического заговора, которые позже были использованы для оправдания вторжения. Тридцать с лишним нелегалов КГБ, действуя под видом западных туристов, расклеивали подстрекательские воззвания и лозунги, призывающие к свержению коммунизма и выходу из ОВД. Брат Гордиевского также рассказывал ему, что КГБ был причастен к созданию и обнаружению тайников с оружием, которые «Правда» поспешила приобщить к списку свидетельств подготовки к вооруженному восстанию судетских реваншистов. Орган восточногерманской партии газета «Нойес Дойчланд» пошла еще дальше и поместила фотографии американских солдат и танков в Чехословакии. Фотографии были взяты (хотя восточногерманская пресса так в этом и не призналась) из американского фильма о войне, который снимался в Богемии при участии чешских солдат, одетых в американскую форму образца 1945 года, и танков с американскими опознавательными знаками, которые были предоставлены за валюту чехословацкой армией. По словам старого эксперта ПГУ по Чехословакии Анатолия Русакова, который в 1968 году находился в Праге, у него и советников КГБ были серьезные возражения против провокаций, осуществлявшихся по приказу Центра, поскольку они считали, что риск, связанный с раскрытием этих действий, слишком велик. Брат Гордиевского тоже переживал из-за этих провокаций, осуществление которых КГБ поручил ему и другим нелегалам.